Николай разглядывал профессора, пытаясь понять, стоит ли он откровенного разговора. Слова-то какие произносит: человечество, учёные, жизнь посвятил науке. Этот его европейский лоск, самоуверенность! Мы – вершина человеческой цивилизации, мы – соль земли, мы – сливки своего времени, лучшие люди эпохи… За плечами профессора виделись два университета в Кембридже и Торонто, пять монографий, тридцать лет заведования кафедрой в Сорбонне… А тут – глупость, ветер. Поймёт? Надо, чтобы понял. Зачем? Скорее всего, это пустой каприз, последнее желание приговорённого… Надо, чтобы на этой планете остался хоть кто-то, кто понял.
– Не обижайтесь. Я убегаю от ответов лишь потому, что мне трудно начать.
– А вы начните с самого начала.
Хлопнула ставня. Мексиканец выбрался из-за стойки и почти бегом устремился во двор. Хуракан приближался, настоящий хуракан.
– Профессор, меня не радует, что мы ведём с вами такую примитивную беседу. Честно, последние два часа я хотел бы потратить на прекрасный спор о чём-нибудь возвышенном…
Николай отхлебнул текилы, поморщился, отодвинул стакан, и решительно начал:
– Итак, начнём с начала. Там было всё прекрасно. Дул южный ветер…
+
Крым, Коктебель
20 мая 2004 г.
Дул южный ветер. Самый хороший. Он и в любом другом месте – удача. Всегда тёплый, лёгкий, несущий дыхание синих морей, всегда непостоянный, как юная красавица… Только что она глядела тебе в глаза, и смеялась, и заигрывала, и звала, и вот уже нет её, ты оглядываешься, а она танцует, прижавшись к наглому толстяку, поводит бёдрами, кусает пухлую нижнюю губу, а толстяк вытирает платком вспотевшую лысину и прикидывает в уме, в какую сумму обойдётся ему это знойное чудо. Лучший из всех – южный ветер, опасный и сладкий.
Он приходит с моря. Крымская степь под горячим майским солнышком нагревается, тёплые слои воздуха уходят вверх, давление падает, и сюда устремляются чуть более прохладные и влажные воздушные массы с юга, с воды, согреваются над горячей степью и тоже уносятся в небо. Гора Узун-Сырт неподалеку от Коктебеля – взлётная полоса. Здесь всё парит, сквозит, взлетает. Рай для чокнутых летунов. Они собираются здесь сотнями со своими дельтапланами и ловят потоки.
20 мая 2004 года около гостиницы «Бриз» в Коктебеле остановился микроавтобус, и двое парней, выбравшись из его нутра, принялись деловито перетаскивать в холл ящики и сумки. Сделав по четыре ходки, они расплатились с водителем и направились к стойке – устраиваться на постой. Один невысокий, худощавый, темноволосый, скуластый. Второй чуть повыше, пухлый, белобрысый, улыбчивый.
Протянули паспорта девушке за стойкой. Куйбышев Николай, 24 года, москвич. Заботин Михаил, столько же, оттуда же. Да, москвичи, причем оба не женаты, не зевай, девушка! Девушка смеялась, прикрывая рот рукой, попутно вписывая постояльцев в толстую тетрадь, разлинованную шариковой ручкой. Пальцы у девушки синие, в пасте, глаза блестят, ей приятны комплименты и шутки этих двух симпатичных парней, столичных небожителей.
– Мы кино тут снимать будем.
– А где же ваши артисты?
– Артистов мы наберём. Вот вас можем снять. У вас глаза очень красивые.
– Нет, правда кино?
– Правда, правда.
Общительный пухлый Миша не отстаёт. Сумрачный его друг, получив ключ от номера, отошёл к багажу, а этот проныра всё ещё тут, выспрашивает, подбивает клинья. Что делаете вечером? Не замужем? Тёплая ли вода в море? Где тут можно затусить? Сколько стоит сухое вино у вас в баре? Да, а что там за толпа? Дельтапланеристы? Класс! Они как раз нужны, ради них и приехали, их нужно снять… Впрочем, об этом потом. Пока, девушка, как вы говорите? Ирочка? Прелесть какая, пока, до вечера, до сладких сумеречных встреч под сенью фикусов приморских, нет, я не поэт, я оператор, пока-пока.
Миша устремился в бар, махнув рукой компаньону. Тот сморщился и принялся перетаскивать багаж в номер.
В баре сидела весёлая и на удивление трезвая компания – на столах сок, на лицах улыбки, одеты по-спортивному, общаются легко. Любителей костров и палаток узнаешь сразу.
Миша сориентировался за секунду:
– Физкультпривет! Ребят, вы на Узун-Сырт?
