— Жалко, худой паница.
Бросает на ноги еще что-то.
Засыпаю. Тепло.
Утром разглядываю паницу. На ней хорошо сохранился только узор: такие же крупные, как квадратики на панице старухи, ветвистые рога большого хора.
В следующем чуме меня встречают необычайно — аркан падает вокруг меня незатянувшейся петлей. На лай собак из чума появляется женщина, очень черноволосая; скулы ее выразительного лица так высоки, что концы узких глаз забираются на висок, блестящие волосы много раз соединены между собой вплетенными в них полосками красной кожи; к полоскам прикреплены нитки бус, монеты, медные и плоские, с кольцами украшения — все это побрякивает и позванивает у нее за спиной.
Женщина что-то говорит мальчишке, бросившему аркан; он прячется за чумом.
Приближается тундровый праздник — День оленевода, или, как все говорят здесь, День оленя.
Многие семьи приспособили к этому празднику старинный обычай: прежде чем мальчик будет считаться юношей, он должен пройти испытание в силе, в ловкости, в меткости и выносливости. И тогда вместо малицы с капюшоном, который делается из головки теленка и сохраняет поэтому его рожки и ушки, ему сошьют малицу с воротом, похожим на воротник знатных испанцев с портретов Веласкеса, и высокую плоскую шапку с полосами цветного, как огонь сукна в том месте, где соединяются шкуры, и он получит свою упряжку оленей, свои нарты и свою винтовку.
Мальчик должен показать, как он умеет стрелять в цель, бросать вращающийся в воздухе топор на дальность, ездить на оленях на определенную дистанцию с определенной скоростью и, самое трудное, в стаде, которое пастухи и собаки гонят прямо на него, поймать заданного оленя, если надо — догнать его, удержать и, брыкающегося, связать.
Все лето перед праздником, который бывает в середине августа, мальчишки тренируются. Стреляют, бросают аркан. Впрочем, аркан они бросают с тех пор, как могут поднять, а не волочить за собой моток крепкой, по-особенному сплетенной веревки; но в это лето мальчишки бросают аркан с утра до вечера — на чум, на убежавших из юрка оленей, на собак, на бегущую сестренку, на идущую к озеру за водой мать.
В этом чуме мальчишек двое. Я живу здесь дольше, чем в других чумах, — мне очень нравятся мальчишки. Их мать рассказывает мне, что у них есть дедушка, строгий старик, который будет очень сердиться, если окажется, что мальчишки что-нибудь делают плохо. Мальчишки его боятся.
Старый дедушка приехал в чум не один — еще какой-то юноша, еще два старика. Я никак не могу понять, кто чей родственник, но, уже усвоив некоторые правила этой жизни, я тоже не задаю вопросов. Впрочем, понять, кто чей родственник, вообще очень трудно.
Старики неторопливо пьют чай. Потом, потуже перевязав ярко-малиновые, с пушистыми кисточками подвязки пимов — их завязывают под коленями, — выходят из чума.
Юноша гость и отец мальчишек поехали за стадом — мальчишкам устраивают что-то вроде генеральной репетиции.
Потом быстро проносились, фыркая и раздувая ноздри, олени, что-то кричали пастухи, лаяли собаки, мать мальчишек с их младшей сестренкой стояла в стороне.
Старики и отец мальчишек стояли на невысоком крутом холмике, опершись на хореи. Лица стариков неподвижны.
Испугается ли мальчишка бегущего на него рогатого стада?
Низкие плотные тучи касались земли, вода в ручье под сопкой потемнела, морщась на ветру.
Ночью я думаю о мальчишках и о себе.
Сделаем или не сделаем?
Мы решили зимовать на острове Колгуеве.
Приводим в пригодность для жилья и работы очередной дом — нашу новую мастерскую.
Только теперь мы можем, наконец, развязать холсты, развернуть бумажные свертки и, разложив на полу, устроить «отчетную» друг перед другом выставку работ: гуашей, рисунков, набросков, наблюдений, впечатлений, иногда даже записей; можем не торопясь обменяться мыслями, посоветоваться.
У нас впереди не месяц, не лето — целый год. Год самостоятельной работы, за которую мы сами должны отвечать перед людьми, помогавшими нам — делом, советом, молчаливым участием или молчаливым примером.
Друг перед другом.
Одежду нам уже сшили — одинаковые малицы: для работы на «улице» мне удобнее и проще мужская одежда; только в одну малицу вшито малиновое, в другую — голубое сукно.
