Завтра придет последний пароход. По этому поводу не говорят трогательных слов, но все отправляют последние «регулярные» письма, но какими глазами провожают его островитяне!..
На острове нет посадочной площадки. Самолет вызывают в особых, экстренных случаях — тяжелобольной, срочная операция, кого-то унесло в море.
Последний пароход стоит на рейде.
С этим пароходом мы отправляем официальное письмо директору института и руководителям наших мастерских о том, что мы остаемся на острове.
Конечно же, мы сами должны отвезти эти письма на пароход.
Большая вода — бот «Колгуевец» отходит прямо от причала.
Наш бот никак не может подойти вплотную к борту парохода — мы как на качелях. То маленький бот взлетает выше черной громадины, выше капитанского мостика, то проваливается в скользящую пропасть без волн.
Чтобы попасть с бота на корабль, нужно прыгать.
— …Вы-то зачем здесь? — Элегантный капитан Жуков в черном блестящем дождевике вдруг забыл, что перед ним дама.
— Вы не остаетесь? — Голос в рупор едва слышен нам.
— Нет, мы приезжали попрощаться. Вот письма.
На палубе у борта появляется старпом Борис Гермогенович Грибуля. Жестами он приказывает нам не прыгать на пароход. И еще что-то — трудно понять.
Мы ждем — сейчас наш бот выше палубы парохода. Но капитан и старпом стоят так, что прыгнуть некуда; через минуту мы оказываемся ниже линии освещенных иллюминаторов. Потом снова стремительно идем вверх — письма переданы удачно.
Теперь они опять подают нам знаки — внимание! — и, когда волна снова подбрасывает наш бот на один уровень с бортом парохода, старпом бросает нам какой-то сверток с метр длиной. Ловим его.
Но с палубы парохода подают нам еще какие-то знаки; темно, ветер — не разглядеть…
— Ловите!
На этот раз что-то маленькое, привязано за веревку. Убедившись, что мы поймали и этот мокрый предмет, отпускают конец веревки. Борис Гермогенович прощально машет рукой и бежит по палубе — кончать дела с островом.
Островитяне по очереди прыгают с парохода на бот, тоже привязанные веревками.
Капитан прикладывает руку к фуражке под черным капюшоном.
— Салют!
Гудок. Еще гудок…
Пароход быстро пропадает в темноте.
Начинается отлив — надо пересаживаться в шлюпку. Эта процедура не многим отличается от высадки с парохода на бот.
Забрав свои сокровища — в темноте нельзя понять, что это такое, — идем в дом.
Раздеваемся у порога — с нас стекают лужи воды.
Смываем соль с лиц и рук.
Теперь рассматриваем привезенное. Вся обмотанная веревкой бутылка коньяку и — мы даже не сразу понимаем, так это неожиданно — туго связанная и обмотанная гофрированными картонными обрывками какой-то упаковки елка… Настоящая зеленая елка.
Неожиданно рано, в первых числах октября, выпадает снег. Снег уже лежит нетающим толстым слоем, а море еще плещется. До тех пор, пока не замерзло море, островитяне считают, что еще лето.
Потом на море появится шуга. Откуда-то приплывут круглые льдины, и море начнет замерзать.
Приливы и морские течения еще часто будут ломать лед, раскалывая его трещинами, в которых видно, как дышит море. Островитяне говорят, что над трещинами стоит «морской пар».
Приливы и ветры будут выворачивать и поднимать на дыбы толстые льдины, сваливать их, образуя какие-то непонятные строения или просто хаотические нагромождения льда по всей линии отступающего прибоя, но море уже не будет плескаться и заливать камни, не будет шумно и равномерно дышать, наполняя своим дыханием воздух над островом.
Станет тихо.
Но море и подо льдом живет. Сдавленное огромной толщей льда, оно становится еще более опасным.
Никогда нельзя спутать — идешь по низкой заснеженной тундре, над которой не торчит уже ни единой кочки, или по скрытому снегом морскому льду. Сейчас, когда и земля и море сливаются с небом, у человека появляется острое чувство — идешь по земле. По краю земли — вот тут она обрывается. А эта снежная, уходящая за горизонт равнина — это уже не земля, и там уже не жизнь…
Странно видеть ясное небо без солнца.
Небо, оставаясь ясным, постепенно теряет свой цвет. Как в лице, на котором отсутствуют глаза — их выражение, их цвет и свет, — отсутствует жизнь.
