Маше слушать Данко было интересно. Не всё для неё было вполне ясно, но в общем она понимала. А вот тут она снова подумала, что с Данко происходит нечто не совсем ладное. Куда это может деваться остров? Что он выдумывает?
— Ты что, — спросила Маша, — думаешь, что землетрясение будет?
— Какое землетрясение? Причём тут землетрясение? Карст! Понимаешь? В реке, вот в правом протоке, мы случайно нашли яму, в неё затягивает. Водоворот. А если водоворот — значит там отверстие. Наверное, пока что оно ещё маленькое, его вода пробуравила недавно. Если большое — река ушла бы под землю. Так? А ведь оно когда-нибудь станет большим — вода пробьёт. Значит, Светлая, правый её рукав в этом месте может уйти под землю. И тогда Скалистый будет не остров, а только полуостров, мыс. Понятно?
— Теперь понятно, — сказала Маша. — Интересно. Вот лагерь построят, мы приедем. Ночью спим — на острове, а просыпаемся — полуостров. Да? Обязательно девочкам расскажу… Давай спустимся, посмотрим озеро.
— Ведь могли бы раньше догадаться! — твердил Данко своё.
— Я спускаюсь. — Маша решительно подошла к самому краю оврага, прижала к себе свою костяную драгоценность и уселась, шаря ногой, куда удобнее ступить.
Где-то за Таёжной раскатисто прогромыхало.
— Ты куда? — опомнился Данко. — А ну обратно! Видишь, гроза идёт.
Лохматые грязно-синие, с фиолетовым оттенком тучи застлали всё небо. Казалось, они прогибаются под тяжестью воды, скопившейся в них, — так низко они опустились. Ветер уже трепал деревья, трещали сухие ветки, и то и дело на землю падали сучья.
— Надо двигаться к базе, — сказал Данко. — Ты шагай туда, а я сбегаю за Юрой.
— Какая это база?
— Не знаешь. Ну ладно. — Данко заложил в рот пальцы и пронзительно засвистел. — Придёт сам. Пошли.
Они быстро двинулись к заливу Лазарева.
Начиналась буря.
Ваня лежал в комнате один. Комната была большая и белая. Стены белые, кровати белые, покрывала на них, тумбочки, табуреты, стол — всё белое. Только пол жёлтый. На нём, расположенные в замысловатом узоре, чуть колебались, дрожали светлые пятна, — это сквозь листву лип, что росли под окнами, пробивалось солнце. Было тихо, лишь изредка доносились сюда далёкие всплески смеха и выкрики ребят, да, монотонно жужжа, бился о марлю, которая затягивала окна, лютый шмель, невесть как залетевший в комнату.
«А ребята, наверное, уже собираются к заливу Лазарева на обед, — думал Ваня. — Успеют ли они теперь план составить? Меня нет, Пети…» Он вспомнил, как тот приходил к нему утром. Но думать о Пете не хотелось. Ваня повернулся на другой бок и стал разглядывать стену. Сколько же можно так валяться!? Утром врач, меняя компресс на ноге, сказала:
— Вот полежишь день, и если будешь вести себя хорошо, завтра я разрешу тебе немножко походить.
Это «если будешь вести себя хорошо» почему-то обидело Ваню.
— Вера Ивановна, почему вы разговариваете со мной, как с маленьким?
Она поняла его, не улыбнулась, осталась серьёзной.
— Наоборот, Ваня, я говорю с тобой, как со взрослым. Я не уговариваю тебя, а объясняю: если будешь вести себя хорошо, если станешь выполнять всё, что я предписываю, тогда нога у тебя поправится быстро.
Ваня подумал: «А мне не надо быстро, мне надо сейчас, немедленно!» Но промолчал.
«Ничего себе: «Разрешу немножко походить»!
А вот я возьму и убегу. Как Петин отец из госпиталя…»
Он хорошо знал эту историю — и от Пети, и от его матери. Это было под Сталинградом. Осколок раздробил плечевую кость Василия Петровича Силкина. Его отправили в медсанбат. А он командовал стрелковым отделением. В отделении оставалось лишь три чело-века вместе с ним. И тут Василий Петрович подумал, что… Хотя нет. Ведь никто не знает, что именно подумал он. Только знают, что он вновь оказался на передовой. Его не успели ни отослать обратно, ни спросить, как ему удалось вернуться, — было не до того: наступали вражеские танки. И он занял своё место в окопе и подал отделению команду к бою. И был бой. Василий Петрович подбил гранатами два танка. Под вторым танком он подорвался на связке гранат сам. Видимо, очень ослабел и не рассчитывал докинуть гранаты.
