Данко думал тяжёлую думу. Сказать о происшедшем Борису или не говорить? Если сказать, тогда прощай остров: Борис прекратит разведку, пошлёт другое звено. «Вы, скажет, ещё ходить по земле не научились, и, скажет, дисциплины у вас нет». Правильно скажет!
А если ничего вожатому не говорить? Тогда всё будет по-старому, никто и не подумает прекращать разведку.
Но сможешь ты, Данко, сказать неправду? Или просто молчать. Сможешь?.. Но зачем ставить вопрос так: сможешь или не сможешь? Предположим, сможешь. Что из этого! Надо спросить себя: что должен ты оказать — правду или неправду. И сразу станет ясно: конечно, должен сказать правду.
Так проверяют себя и комсомольцы и коммунисты.
Они не спрашивают у себя: ты это сможешь сделать? Они спрашивают: ты это должен сделать?
Значит… Значит, прощайте эти привольные дни, прощай Скалистый?..
Так думал Данко, и, видимо, думали об этом и остальные. На обратном пути Юра сказал, не то утверждая, не то спрашивая:
— Может, в последний раз едем…
Он сказал это, ни к кому не обращаясь, и никто не ответил, но все его поняли и как-то странно переглянулись.
На лагерном берегу их встретил Борис. Он был в хорошем настроении и пошутил:
— Ну, покорители Антарктиды, много белых медведей видели?
— Мы медведей не считали, мы — только китов, — в тон ему ответил Саша.
Ваня весь сжался, напрягаясь, чтобы не выдать боль и пройти как можно ровнее. Однако Борис сразу заметил, что он хромает.
— Иван, ты что — об айсберг споткнулся?
— Ага. — Ваня бодро кивнул головой и попытался улыбнуться. — Я его пнул, думал, он снежный, а он ледяной, твёрдый.
— Сильно ногу повредил? — уже серьёзно спросил вожатый.
— Нет, Борис, пустяки! Просто немного ушиб.
— Ну, смотри…
Всё как будто обошлось благополучно.
Данко стоял у лодки вытянувшись, чуть побледневший.
Борис сказал ему:
— Ты, Даниил, не стой, пошевеливайся, скоро ужин.
Данко взметнул на него строгие потемневшие глаза и чётко, как солдат перед строем, шагнул вперёд, вскинул руку в салюте.
— Товарищ вожатый, — начал он громко, замялся и продолжал глухо: — На острове произошло… произошёл несчастный случай. Ваня ушиб ногу не немножко, а очень сильно. Вот. Всё. — И он ещё раз посмотрел в глаза вожатого прямым и долгим взглядом.
— Стой, Крутиков! — крикнул Борис и пошёл к Ване. — А ну садись. Показывай ногу. — Он взялся за распухшую, отёкшую лодыжку. Ваня скрипнул зубами. — Растяжение сухожилий. Если не хуже. Ведите к врачу. — Потом повернулся к звеньевому: — Как получилось?
Данко рассказал.
Борис слушал, пожёвывая травинку, и лицо его было спокойным, казалось — даже равнодушным.
— Ладно. Готовьтесь к ужину. — И он, сорвав новую травинку, пошёл к штабу, — наверное, доложить начальнику лагеря и Асе Васильевне.
К ужину уже весь лагерь знал о случившемся. От одной группы к другой перебегала Маша и, делая страшные глаза, наговаривала:
— Девочки, вы слышали? Ваня Крутиков… Не слыхали?! Он же ногу повредил. Должно быть, сломал. Упал со скалы… Как это сочиняю? Я сама слышала, рассказывали… Его Петя Силкин толкнул. Сейчас понесли к врачу Ваню. А Петя сзади идёт и, должно быть, плачет.
Через минуту её голос звучал уже возле другой группы:
— Мальчики, вы, конечно, слышали? Ваня Крутиков…
Когда отряды строились на ужин, к Пете подошла Соня Клюшкина, посмотрела на него печально и сказала:
— Вот уж этого от тебя не ожидали. Нехорошо. — Она тихонечко посопела и добавила: — Очень нехорошо!
К ночи у Вани поднялась температура. Его уложили в изолятор.
