Лесия шагнула вперед и обняла его, повторяя снова и снова: «Все хорошо, все хорошо»… – до тех пор, пока мышцы его тела не расслабились, а руки не сомкнулись вокруг нее. Но, даже ощущая его тепло и силу, вдыхая любимый запах, который одновременно успокаивал и волновал, Лесия знала, что все напрасно. Слова Кина – монотонность и размеренность речи и безжизненная усталость, с какой выразил он свои чувства, – дали ей понять, что надежды нет. Моника явилась причиной ужасной гибели его матери, и, глядя на Лесию, он всегда будет видеть охваченную пламенем фигуру, которая преследовала его в ночных кошмарах.
– Я должен идти, – сказал он решительно и твердо.
– Да. Будь осторожен. – Она уронила руки вдоль тела и, отступив назад, смотрела, как он исчез в дверях. Потом подошла к окну и увидела: Кин, словно не мог удержаться, взглянул вверх и махнул ей рукой.
Через три недели Лесия неторопливо шла по главной улице маленького шикарного курортного городка, расположенного к северу от Брисбена в Австралии. На ней были шорты и футболка. Раньше ей нравилась эта обстановка: пальмы, пляж, магазинчики с сувенирами и общая атмосфера праздника, характерная для места, куда люди приезжают отдохнуть и повеселиться. А теперь Лесия даже удивлялась, что в самую ясную погоду небо кажется ей сумрачным, что ее не радуют изысканные лакомства и вообще ушли из жизни веселье и интерес.
Но она мужественно твердила себе, что преодолеет это состояние – отчаяние и уныние были слишком сильны, чтобы продолжаться долго. Она надеялась.
– Лесия! – прозвучало за ее спиной.
На секунду у нее остановилось сердце. Очень медленно, держа спину и шею так прямо, что напряжение ощущалось даже в пальцах ног, Лесия обернулась…
Ее сердце снова и громко забилось. Она попыталась улыбнуться, подумав при этом, как ужасно эта попытка, должно быть, выглядит со стороны.
– Здравствуй, Кин, – сказала она настороженно и сдержанно. – Что ты здесь делаешь?
– Мне необходимо поговорить с тобой, – сказал он отрывисто. – Пойдем.
Но он повел ее не в кафе и не в бар. Вместо этого он направился с ней вдоль по улице, затененной пальмами и другой пышной растительностью, ко входу в очень фешенебельное здание, стоявшее прямо на чудесном пляже. Здесь дома не разрешалось строить выше, чем в четыре этажа, и все роскошные строения отменно вписывались в пейзаж и казались единым целым с субтропической природой. Лесия остановилась.
– Что это?
– Гостиница. Тут нам никто не помешает. Она кивнула с некоторой неохотой и прошла с ним по аллее к высокой двери.
– Где ты остановилась? – спросил он.
– На турбазе.
– Я отвезу тебя туда, когда мы кончим разговаривать.
От этой перспективы последняя тайная надежда, теплившаяся в сердце Лесин, завяла горестно и умерла.
Номер был обставлен прекрасной мебелью, чистые прохладные тона обивки перекликались с яркой бирюзой моря и матовой бледностью песчаного пляжа. Балкон с навесом, вьющейся зеленью, столиком и шезлонгами выходил на залив.
– О чем ты хотел со мной поговорить? – спросила она напрямик.
Кин подошел к окну и немного постоял, глядя наружу, преградив своей внушительной фигурой путь сияющему потоку света, затем повернулся к ней и заговорил сурово:
– Очень о многом, но все это каким-то образом сводится к одному факту: я здесь потому, что мне не хватает тебя. От меня словно бы оторвали половину. Я не мог есть и спать и, только работая, забывал о тебе на некоторое время. И то – едва стоило оторвать глаза от бумаг, я ловил себя на том, что вспоминаю твою походку, твою улыбку, – и всего меня пронзала невыносимая боль… Но когда я понял, что причиной смерти моей матери являются те проклятые фотографии, я почувствовал, что, полюбив тебя, предал ее.
– Знаю, – выговорила Лесия, потрясенная до глубины души.
– Я говорил с Брайеном и тетей Софи, и хотя из их рассказа ясно, что она была нервной и неуравновешенной женщиной, она остается моей матерью. Она сделала меня своим наперсником, я всегда знал, что отец встречается с другими женщинами. – Он сжал губы. – Я не понимал толком, что это значит, но слишком хорошо видел, как это отражается на ней.
