– Ты, может, и старалась, а человеку все равно было больно. Так что вспоминай всех, кому дала от ворот поворот – начиная со старших классов школы.
Она зевнула.
– А обязательно сейчас? – Лукаво улыбнулась: – Боюсь, список получится длинный, а я правда очень устала. И еще мне очень грустно, когда вы такой серьезный. Может, все-таки вас как-то утешить?
Он еле удержался – чтобы снова не присесть к ней на постель. Но – наоборот – сделал шаг назад и сухо сказал:
– Хорошо. Давай поговорим завтра.
– Тогда спокойной ночи. – Голос прозвенел колокольчиком, и она закрыла глаза.
Полуянов хотел выйти сразу, но не смог себя заставить. Стоял у постели, любовался – безупречным профилем, худенькими, расслабленными лапками.
Он не придал значения тому, что штора задернута не наглухо. И, конечно, не видел, что в окно за происходящим в комнате внимательно наблюдают два ненавидящих глаза.
* * *
Кася сначала ворочалась, постанывала. Полуянов не удержался – погладил ее по плечу, шепнул в ухо:
– Спи, спи, милая. Все хорошо.
Девушка, не открывая глаз, сжала его руку, улыбнулась. Спустя пару минут пальцы расслабились, она задышала спокойно, глубоко.
Полуянов на цыпочках, чтобы не разбудить, прошел в кухню. Пока разговаривал с Касей, время для него остановилось. На часы взглянул лишь сейчас. Сумасшествие. Одиннадцать вечера!
Почему Надька-то не звонит? Он достал телефон, озадаченно взглянул на дисплей: ни единого вызова.
Обиделась.
Он уже нажал единичку – Надюшкину цифру быстрого доступа, – но сразу сбросил звонок.
Что говорить-то ей? Правду? Что на ее даче (а Дима довольно ревностно относился к тому, что Васильково досталось в наследство именно Наде и он к ее дому никакого отношения не имеет) постороннюю девушку прячет?
Но врать тоже не хотелось. Тем более что шестое чувство у Надюхи развито исключительно.
Да и от соседей не скроешься – вон, окна светятся. Запросто могут заложить его, доброхоты. Если уже не заложили.
Полуянов еще раз заглянул в спальню. Кася повернулась на бочок и сладко посапывала.
И Дима решился.
По ночной дороге, да в карантин, без пробок до его дома не больше сорока пяти минут. Домчать – и поговорить с Надей по-человечески, лицом к лицу. Повиниться, все объяснить и позвать с собой – вроде как помогать в расследовании. Будет очень полезно заиметь – в ее лице – подушку безопасности от коварных Касиных чар.
Дима еще раз взглянул на идеальное в своем совершенстве лицо, обулся. Ключи от дачи оставил на тумбочке, приложил на всякий случай записку: «Вернусь через пару часов».
Захлопнул за собой входную дверь и поспешил к машине.
* * *
От дачи на семнадцатом километре Новой Риги до их дома возле метро ВДНХ Дима домчал даже быстрее, чем планировал, – всего за тридцать четыре минуты. Двор, как всегда в ночное время, забит транспортными средствами, но Полуянов задерживаться до утра не собирался и выискивать свободное местечко не стал – поставил авто во второй ряд.
Он вышел из машины и первым делом (как уже много лет подряд) посмотрел на окна квартиры – темные. Надя обиделась. Ужин, наверно (как уже бывало), сгоряча выбросила в мусорное ведро и сейчас плачет в спальне, всунув нос в его подушку.
Но вместо привычной щемящей жалости Дима почувствовал раздражение. Каким-то подкаблучником он становится с этой Митрофановой! Расследование в разгаре, ковать надо, пока горячо, а он время тратит, чтобы перед подругой извиниться. Еще ведь не сразу его простит – гопака придется выплясывать.
Он торопливо – чтобы как можно быстрее покончить с неприятным делом – пошел к подъезду и вдруг услышал:
– Дмитрий! Дмитрий Сергеевич!
От одной из припаркованных машин к нему спешила старуха. Смешная – юбка в пол, пальто-пелеринка, сиреневый пучок волос. Лицо казалось смутно знакомым.
Женщина перегородила ему путь, протянула руку для приветствия и одышливо представилась:
– Ольга Петровна Бардина.
У Полуянова в списке дел значилась встреча с матерью погибшего актера – но только не в собственном дворе и не в двенадцать ночи. И откуда, кстати, она адрес узнала? Свой телефон Дима не таил – но квартира, личное убежище, ни в каких справочниках не числилась.
