Просидел я в трактире довольно долго, пытаясь растянуть удовольствие. И у меня это даже получилось. Я неторопливо жевал, глотал, запивал, иногда поглядывая в зал сквозь приоткрытую дверцу кабинета. На улице совсем стемнело, зажглись редкие фонари. Спешить не хотелось, да и некуда было. Основные дела намечены на завтра-послезавтра. Двенадцатое было последним относительно спокойным днем перед выступлением.
Подумав о грядущем восстании, я плавно перешел к делам, которые всё собирался, но так и не сделал. А именно – к просмотру всяких бумаг и вещей, которые при мне оказались.
Бумаги, на мой взгляд, не представляли ничего интересного. Какие-то письма от неизвестных мне лиц другим неизвестным лицам, в которых упоминалось мое имя в самых хвалебных выражениях. Официальные документы с печатями и орлами, должные, скорей всего, удостоверять мою личность, звание и общественную категорию, в которые я не стал вникать. Непонятная металлическая коробочка, в форме медальона, которую я попытался открыть, но не сумел.
Я взял нож со стола и попробовал поддеть крышку. Безрезультатно. Тут квалифицированный слесарь нужен. Потряс коробочку – внутри ничего не гремело, но, судя по весу, что-то там всё же находилось. Какой-нибудь локон любимой девушки или такая же дребедень в этом роде. Насущной потребности открывать коробочку прямо сейчас я не видел. Какой смысл отвлекаться на всякую ерунду? Излишним любопытством я не страдал. Если вещь нужная, она пригодится. А если так, для антуража, то и думать о ней нет смысла.
То, что имя в документах совпадало с моим, добавляло уверенности. Кроме прочего, я оказался помещиком средней руки, владеющим тысячью душ "мужескаго пола" где-то в Саратовской губернии, а также поручиком, вышедшим в отставку в двадцатом году вследствие последствий ранения. Надо понимать, что ранили меня во время Отечественной войны 1812 года. И сейчас мне по документам около тридцати, что немногим старше реального возраста. Оказывается, про поручика я Оболенскому не соврал: наверно, когда в первый раз смотрел документы, случайно отложилось в памяти.
В общем, человек я почтенный, даже при деньгах, что имеет свои преимущества. Конечно, работы у меня нет, да какой помещик ее ищет? Только отдельные радикалы, вроде Рылеева. Да и не до работы будет в ближайшие дни.
Кинув в рот напоследок пару соленых орешков и глотнув теплого сбитня, я подозвал полового и расплатился. Судя по ценам, денег оставалось еще достаточно, чтобы с относительным комфортом прожить не меньше месяца.
Пора было искать пристанище на ночь. Лучшего места, чем гостиница "Неаполь", где проживал Каховский, найти было решительно невозможно. Если случайно столкнуться с ним в коридоре, намекнуть на давнее знакомство с Оболенским, высказать мысли в поддержку переворота, то вполне можно будет ожидать определенных последствий. А именно, что Каховский непременно сведет меня со всей их группой заговорщиков. Это будет официальным признанием моего статуса. Не понадобится более сочинять сказки про Оболенского. С самим же князем на эту тему вообще говорить не надо. А то как не вспомнит – объяснениями не отделаешься, еще на дуэль вызовет. Ну, и пристрелит. Он стрелять мастер, не то, что я. Сроду кремневых пистолетов в руках не держал.
Я вышел из трактира, вернулся по Гороховой до Большой Мещанской улицы и уже по ней почти до самого конца – до пересечения с Вознесенским проспектом.
"Неаполь" впечатлял роскошью. Я потоптался внизу, выискивая причины – почему бы мне было там опасно появляться, не нашел и с легким сердцем отправился к стойке с ключами. Отрекомендовался без затей, даже не задумываясь, что такое говорю, и побрел на этаж.
Тут-то и столкнулся с Петром Каховским. Не узнать его было не возможно – уж слишком он был похож на свой портрет.
– Пётр?! – удивленно воскликнул я.
Каховский удивленно взглянул, буркнул: "Не припомню" и хотел пройти мимо. Но я его удержал.
– Мне вас рекомендовал Оболенский, Евгений Петрович. По известному делу.
– Меня? Вам?!
– Именно. Как человека, который знает достаточно для того, чтобы убедиться в моей привязанности идеалам свободы.
