Крупицы радости... Я не случайно запомнил эту встречу на всю жизнь. Я думал, что ненавижу людей. Почему во мне все вдруг так переменилось?
Конечно, все это было совсем не вдруг. Медленно и исподволь, через сомнения, колебания, поиски. Я ненавидел, проклинал милицию, арестовавшую, отдавшую меня под суд за нарушение закона, и это были мои взгляды в те времена. Во времена конфликта с обществом. Но в душе моей и тогда уже были сомнения.
Глубокое раздумье пришло ко мне в одиночной камере тюрьмы, куда меня отправили за побег из колонии. Почему я, человек, сижу за каменными стенами, за железной дверью? За окном ходят, разговаривают, смеются свободные люди. Почему я здесь?
Можно рассказывать небылицы товарищам. Можно соврать следователю. Можно промолчать на суде. Самому себе не солжешь. Даже если очень хочется оправдаться перед самим собой.
Я был один в камере. Меня никто ни о чем не расспрашивал, не нужно было притворяться, придумывать, я спрашивал себя и сам себе отвечал. И тогда появилось сомнение, а за сомнением самое для меня страшное прозрение: я понял, что совершил преступление против себя.
Общество... Государство... Закон... Эти слова тогда меня не волновали, их значение открылось гораздо позже. Преступление против себя я понимал так: сам, своими руками загнал себя в тюрьму...
Мне сказали: посиди, подумай, сделай вывод. Администрация постоянно наблюдала за мной. Когда я попросил книги, а их в тюремной библиотеке не оказалось, мои "стражи" сходили в городскую и принесли мне, преступнику, эти книги.
Я читал запоем: днем, вечером, ночью. Меня не тревожили. И книги научили меня думать, говорить правду самому себе. Тогда-то я и спросил себя: мог бы я жить, не совершая преступлений? И ответил: да, мог, если бы с детства, смолоду научился думать. Тогда бы я понял, что надо бежать от чудовища, имя которому - преступление, потому что оно пожирает людей.
И все же, выйдя на свободу, я при слове "милиция" сразу вспоминал о тюрьме. Милиция нас ловит и сажает. Ненавижу!..
Александр Васильевич опрокинул мои представления о людях в форменных шинелях.
...Прошли годы. Я, кадровый рабочий завода, снова вхожу в знакомый кабинет, чистый и немного пустоватый: несколько стульев, сейф в углу, у окна письменный стол, за которым полковник милиции.
- Вы ко мне?
- К вам.
Он не узнал меня. В последний раз мы встречались более пяти лет назад.
- Сегодня у меня приема нет, но если у вас что-нибудь срочное... Петр Павлович?
Он встает из-за стола, крепко жмет мне руку. До чего мне радостно его видеть! Я широко улыбаюсь. Ему тоже, кажется, приятна наша встреча, потому что он говорит вошедшему подполковнику:
- Переключите на себя мой телефон. И вызывайте только, если будет что-то срочное. - Обернувшись ко мне, говорит: - Ну, рассказывайте, Петр Павлович, как жизнь?
- Александр Васильевич... - говорю я и смолкаю.
- Да. Слушаю вас.
- Вот вы тогда помогли мне. Отогрели душу. Скажите, почему?
Вместо ответа он снимает телефонную трубку, вызывает секретаря.
- Принесите, пожалуйста, папку с письмами и журнал приема посетителей.
- Вот я сейчас отвечу на ваш вопрос. Слушайте.
Он называет имена, фамилии, место жительства каждого, кто когда-то, как и я, приходил к нему.
- Вот этот... Ссорились мы с ним, ух как! А теперь пригласил меня на свадьбу. Горный заканчивает. Вон куда пошел! А с этим парнем пришлось еще долго заниматься. Не хотел работать. Сейчас общественник, с безнадзорными детьми возится. Наш помощник.
Я не запомнил всего, что рассказывал полковник. Из длинного перечня имен и судеб могу сейчас назвать лишь несколько.
- Вот Потапов, - говорит начальник райотдела, листая журнал, - он был у меня 24 февраля 1969 года. Туберкулез у него. Да и печень больная, сердце неважное. Отбыл пятнадцать лет - не шутка. Попробовали мы его прописать, ан нет, не имеем права. Рецидивист... А его лечить надо. Позвонили в больницу... - Полковник закрывает журнал, голос его звучит строго. Попросил положить, так, мол, и так... Будем добиваться для него права поселиться. В общем, уладим.
