Обе вдруг едва не стукнулись лбами. Кареть резко остановилась.
В сумеречных слюдяных оконцах замелькали тени.
Дверца распахнулась стремительно.
В предночной час смоляной бородач показался синим.
- Выходи, боярышня Всеволожа! Евфимия не шелохнулась.
- Кто будете?
- Кто никто, выходи! Иная кареть для тебя готова. Девка поедет своей дорогой. Ты - с нами.
- Шиши? - спросила боярышня.
- Мы не воры, - чуть оторопел бородач. - Княжьи воины. Есть до тебя понадобье. Пересядь, не буди в нас силу.
- Он не шиш, - шепнула Власта. - Страшится не исполнить чужую волю. Я за тебя спокойна. Крадёжники хотят отвезти туда, где ты люба.
- Сунетесь, - гневно произнесла боярышня, - отведаете моего ножа. Затворите дверцу. Пусть возница едет.
Бородач прищурился.
- Твой возатай связан.
Грубо, нетерпеливо вторглись в мирные переговоры наружные голоса:
- Румянец, хватит!
- Софря, изымай куклу!
- Ельча, заходи сзади!
Некто дюжий втиснулся в кареть и отпрянул с воем, залившись кровью.
- Ой, ужалила! Будь она проклята…
В то же время медвежьи лапищи сдавили плечи со спины. Неиспытанная доселе мощь пушинкой вынесла Евфимию из кареты.
Власта же сквозь отверстую дверцу внушала по-прежнему:
- Не пугайся.
Ельча развязал Олфёра. Румянец возился с рукой раненого. Против лёгкой кареты высилась обшарпанная грузная колымага, запряжённая шестерней.
- Дозволь со спутницею проститься, - обратилась обезоруженная похищенница к одолетелю.
- Простись, - разрешил Ельча. Евфимия с Властой обнялись.
- У них нет зла, - шепнула ведалица мыслей. - Тебя просто умыкнули.
- Кто умыкнул?
Выслушать ответ не дозволили. Насильно усадили в неуютную повозку. Ельча устроился на облучке, Румянец и Софря - с пленницею в трухлявом коробе. Шестерня рванулась, как шесть ветров. Обшивка ныла. Доски жалобно скрипели. Вот-вот развалится дрянная колымага. Охраныши помалкивали. Расспросы Всеволожи, грозные и мягкие, звучали втуне. Ночлегов не было. Четыре постояния, две трапезы за нощеденство. Спи, сидя и трясясь. Кони крепкие, повозка хлипкая - не очень-то вздремнёшь. Похищенники перемол вливались о неважном для Евфимии. Ей же - неизменные три слова: «Ешь», «Садись», «Сходи». Последнее, когда просилась по нужде. Пускали по ту сторону повозки, сами становились так, чтоб видеть, если отбежит с дороги.
Селения мелькали за оконцем незначительные. Шестерня не замедляла бега. Но вот всё тянется и тянется обширное подградие. Боярышня увидела высокий тын на земляном валу, соломенные кровли, низкие лабазы, площадь, дубовый кремник. Высокая угловая башня, вскинутая, как большой палец, придавала кремнику победительный вид. Протарахтев над рвом, кареть остановилась.
- Червлёный плат! - раздался грубый голос.
- Кровь из носу! - ответствовал Ельча. Раскрылись толстые, скрипучие врата.
- Как именуется сей стольный град удельный? - полюбопытствовала московлянка.
Софря молвил:
- Кострома.
Доставленную возвели под руки на высочайшее крыльцо.
Нагаечники гнали любопытных прочь.
Бревенчатый дворец под луковичными закоморами был сказочен и пах сосной.
В сенях в длинной до пят ферязи, отороченной кружевами, стоял князь. При входе Всеволожи он изрёк кому-то:
- Славно Олфёр Савёлов спроворил дельце!
Тихо было произнесено, однако слышно. Полонённая обратилась к князю:
- Что за нужда, Васёныш, в похищении моём, столь хитром?
