- Шуба объярь вишнёвая на соболях, - продолжала Полагья, - шуба горностайная из чёрной тафты, опашенок из багрового киндяку, шапочка соболья…
Евфимия прикрыла оконце, чтоб со двора Олфёрово злоязычие не мешало, и тяжело задумалась. Вчера отец пришёл туча тучей, лица на нём не было. Князь Юрий забыл своего советчика, будто разум отринул. Вместе с меньшим сыном Дмитрием Красным и пятью человеками ополночь покинул Москву, а боярину Иоанну накануне - ни слова. Боярышня бросилась к батюшке с утешениями, а он удивил её твёрдой, хорошо осмысленной речью: «Наш путь теперь на Великий Новгород к любезному другу моему князю Константину Дмитричу. Он не выдаст». Евфимия знала этого младшего из дядей Василиуса, частого гостя дома Всеволожей, любителя потрапезовать, пособоровать с боярином Иоанном, будучи на Москве. Этот князь появился на свет при смерти своего отца, героя Донского, оттого и не досталось ему удела по духовной родителя. Вокняжившись, старший брат отправил его наместником во Псков. Получивший удел не отцовой, а братней волей, Константин той же волей и лишился его. Он не согласился с введёнными старшим братом правами наследования и не исполнил требования великого князя клятвенно уступить старшинство пятилетнему сыну его Василиусу. Имение Константинов было отнято, бояре его попали под стражу, сам бежал в Новгород, где нашёл достойную жизнь и помощь. Как тут не догадаться, что при первом же столкновении Василиуса с дядей Юрием, Константин возьмёт сторону последнего. Василиус не догадался, послал его в начале усобицы против дяди с великокняжескими полками. Конечно, тот Юрия даже пальцем не тронул. Из-за ордынского суда, где Всеволожский защищал юного великого князя, дружба его с Константином чуть поостыла. Однако после ссоры с Василиусом младший дядя его был первым, к кому бросился боярин Иоанн. И вот судьба повторяется…
- Опашень сукно шкарлат, - продолжала Полагья, - петли и кружево плетёное серебряно, кружевцо узкое кованое немецкое, кафтан атлас золотный, шёлк лазорев, подложен тафтою червчатою, две рубашки да двое портки тафта бела, у всех по швам пояски золотые и плетёные, и петли золотные, у всех на вороту зерна жемчужные…
Тут отворилась дверь, вошёл Иоанн Дмитрич, поднял руку с открытой дланью и резко опустил:
- Прекращай сборы, Полагья… Поздно!
- Батюшка! - удивилась Евфимия.
Боярин вскинул указательный перст. Все прислушались.
Набаты били, как гром небесный. На сей раз огромные барабаны наполняли сердце не радостью, а смятением. Это ясно прочитывалось на лице Ивана Дмитрича.
- Будто пороки в кремлёвскую стену бьют, - тихо молвил он. - Только слишком частые удары для пороков.
Полагья нетерпеливо выскочила за дверь. Ей хотелось принести в дом обилие новостей. Однако нагрянувшие события побуждали семью Всеволожей не навостривать, а затыкать уши. Эти события для боярина Иоанна были ужасны.
- Василиус на Москве, - сел он на невынесенный короб, упёр локти в колени, закрыл лицо. - Посылывал людей найти безопасный путь. Тщетно. Все дороги заставлены. Обыщики рыщут. Юрий бросил меня на съедение зверю…
- Батюшка, - обняла дочь сомлевшего отца. - Сам же давеча сказывал: неуверенность в себе подымает силы. Неужто на Москве скрыться негде? Я тебя отай отведу к Бонеде, у купца Тюгрюмова такой терем - всех клетушек за день не обыскать. А уляжется алчба к мести, в Нивны убежим, в лесное жилище ведьм, отсидимся и…
Иоанн погладил золотую головку дочери.
- Навыдумывала! Ведьмы, тайники… Всё всуе. Всюду прятаться позор, в Литве ли, у своих ли ведьм. Страшно принимать казнь смертью? Нет, душа моя, Евфимьюшка. Величайший страх-то я уже изведал, принял казнь бесчестьем. Больно, что отмстить не преуспел. Теперь в Москве, как в западне. Остаётся ожидать приставов…
Евфимия, сжав руки у груди, хрустела тонкими перстами.
- Не допущу… Измыслю что ни что…
Боярин Иоанн поднялся и, обняв, повёл её из боковуши.
- Оставь… Пойдём-ка лучше, потрапезуем.
За трапезой он приказал холопов отпустить на волю. Боярышня, затрепетав, сдержала глубоко в Себе рыдания и, облизнув сухие губы, спросила:
