Однако у башенных монастырских врат, где сгустилась толпа, происходило, должно быть, нечто сверхважное, ибо юноша, судя по его взгляду, всеми помыслами был там и на слова боярышни отвечал туманно:
- Таково человеческое житие, яко сонное видение: овогда видит человек во сне добро, овогда зло и, встав, мало помнит и рассуждает…
- Что происходит у ворот? - обеспокоилась Евфимия, ибо они направлялись именно туда.
- Между боярами брань великая, слова неподобные, - отвечал Корнилий.
Толпа, сдерживаемая бердышниками, огибала ворота толстой плотной подковой, молчаливо и жадно ловя каждое слово, внутри этой подковы произносимое. Пробраться внутрь было нелегко. Корнилий ради своих спутниц трудился рьяно, терпел рык и скрежет зубовный, продвигаясь на малую толику ещё и ещё.
- Довле, довле! - останавливала задыхавшаяся Бонедя. - Тмочисленное людство! - пугалась она.
- Тщаливый у нас проводник! - хвалила Всеволожа усердие Корнилия и терпеливо следовала за ним.
Вот они уже у бердышного кольца. На пустом пространстве перед воротами стояли друг против друга две сановные группы. В одной боярышня узнала отца и князя Юрия Дмитрича (Боже, как поседел после кончины супруги Анастасии Юрьевны!), а также его сыновей, Косого с Шемякой, окружённых своими боярами. Противную группу составляли двое. Евфимия вроде бы и встречала их в толпе молящихся у Пречистой, а не признала.
- Это московские воеводы, Фёдоры - Товарков и Лужа. Присланы сюда с ласковыми речами, - пояснил Корнилий.
Две супротивные княжеско-боярские группы разделяла третья, монашеская. Её возглавлял высокий сухой чернец в архимандритском клобуке. Как поняла Всеволожа, настоятель монастыря.
Пререканиями грозный спор назвать было мало. Каждая из двух групп проявляла своволю, буйствовала, теряя меру. Лишь промежуточная, монашеская, хранила тягостное молчание.
- Ищу моё место, занятое не по поставу. И доищусь! - кричал Юрий Дмитрич.
Чужой земли ищешь, своей не охабив! - горячился Товарков.
- Вольно тебе поджигать усобицы, - вставлял своё лово Лужа.
- Моего не отдам! - стоял стеной сын Донского. Игумен выступил из среды братии, обратясь к галицкому князю:
- Здесь не говорят: это - моё, это - твоё; отсюда изгнаны слова сии, служащие причиною бесчисленного множества распрей.
Юрий Дмитрич осёкся. Возникла тяжкая тишина, наполненная дыханием толпы. Затем князь начал речь тихо, с укоризной глядя на игумена:
- Авва Зиновий! Иоанн Златоуст такое говорил не князьям, а инокам. Ты же, укоряя меня, запамятовал, как после Эдигеева разорения я вместе с покойным игуменом Никоном пришёл на развалины сей обители и помог поставить на месте сожжённого новый храм Живоначальной Троицы, весь из белого камня.
- Памятую, - отвечал игумен. - Однако ж судибоги мирские и за нашими стенами слышны.
- Что есть судибоги? - спросила Всеволожа Корнилия.
- Плач, жалобы, стон народный, - ответил он.
- Не возбранишь же ты ненависть порицать, - продолжал игумен. - Ибо в Притчах Соломоновых сказано: «Ненависть возбуждает раздоры».
- А какой лютой ненавистью они там ненавидят меня! - ткнул перстом Юрий в сторону Москвы. - Сын Василий к ним с миром пришёл. Пировал на великокняжеской свадьбе. Они же отпустили его с бесчестьем. Пусть безрассудные пострадают за беззаконные пути свои и неправды свои!
Тут Фёдор Лужа снова встрял в спор, на сей раз не надрывным, а мирным голосом:
- Ты, княже, свою правду сказываешь, мы - свою. Христианам чрез это великое кровопролитие происходит. Так посмотри, княже, повнимательнее, в чём будет наша правда перед тобою, и по своему смирению уступи нам.
- Приобретёшь себе спасение и пользу душевную смирением своим, - поддержал Лужу Фёдор Товарков.
- Будь мудр, - примкнул к ним игумен Зиновий. - Ибо сказал Екклесиаст: «Мудрость лучше воинских орудий, но один погрешивший погубит много доброго». А псалмопевец прибавил: «Не спасётся царь множеством воинства».
Юрий Дмитрич задумался. Боярин Иоанн Всеволожский, приближась, вразумил его на ухо. Князь, обратясь к воеводам московским, заговорил с прежней гордостью:
- Ваша правда - неправда! А, как сказал праведник Иов, «ненавидящий правду может ли владычествовать»? Вот и ваш князь Василиус начал худо. Не умел повелевать, как отец и дед его повелевали. Терял честь и державу. Малодушный, жестокосердый, свирепый! Почему поднимаю против него мой меч? Потому, по словам псалмопевца, «чтобы не торжествовали надо мною враждущие против меня неправедно, и не перемигивались глазами ненавидящие меня безвинно».
