Евфимия поднялась и увидела застрявшие в щите Бонеди две стрелы.
- Ты бы убил её, я бы тебя убила, - с презреньем глянула она на охраныша.
- Я бы вернулся… потом нагнал… сказал, что убил… лесной шиш, - едва шевелил губами Ефрем.
- Цо он мцви? - не всё понимала Бонедя.
- Говорит, - попыталась объяснить Всеволожа, - он намеревался убить тебя. Витовтовне, видишь ли, твоя смерть по нраву. Как я разумею, с лесными шишами он сговорился за те три дня, что ты была нездорова. Стало быть, тати у них в наёме.
- То правда, то правда! - подхватила Бонедя. - Ядрейко вчора до меня был, он мувил, то правда.
- Откуда Ядрейко знает? - спросила боярышня.
- Не вем, - исчерпывающе отвечала полячка.
- Душу… на покаяние! - умолял умирающий. Евфимия отвернулась.
Бонедя тем временем подошла к Ефрему.
- Пшэ прашам, шабли нэма. - Извинясь за отсутствие сабли, она приставила к его голове пищаль.
- Окстись, иноверка! - собрав все силы, завопил Картач. - Ты мне не судья!
- Я тебе сэндзя, - возразила Бонедя и выстрелила. Евфимия бросилась к ней, да поздно.
Тишина повисла на пустынной дороге. Ни крика, ни стона.
- Хай йдэ до дьябла, - потащила Евфимию шляхтянка-разбойница в сторону от мертвеца.
- Ты… ты человека убила!
- До видзэня у иншем миру, - обернулась Бонедя к убитому, а Всеволоже сказала: - Був человек, стал персть, прах земный по-русски, - и подсадила спутницу в седло. - Тикаць швыдче!
Обе скакали, словно преследуемые, хотя никто их не нагонял. И сосен никто больше не валил перед ними. Бонедя спрятала свою пищаль в пустое туло для стрел.
- Троица! - воскликнула Всеволожа, увидев церковные маковки, блистающие на солнце из-за высокой монастырской стены. - Теперь и Переславль недалече.
Однако до Переславля им скакать не пришлось.
У стен Дома Преподобного Сергия, как часто называли Троицкий монастырь, образовался шатровый посад с полотняными улочками и тупичками. Дым от костров, кипятящих котлы с варевом для воинов, стлался по земле, как от неугодной жертвы. Людской гомон тяжелил воздух.
У заставы, охранявшей стан, всадницы остановились.
- Улица замкнента? - растерялась Бонедя.
- Гляди-ка, девки верхами! - разинул рот бородач с бердышом.
Евфимия спешилась, подошла к рогатке. Заставщики глядели хмуро.
Со стороны стана подходил юноша в узком кафтане до колен, богато украшенный высокий воротник-козырь твёрдо стоял под затылком. К вящей радости Евфимия узнала в юном дворянине Корнилия. Он, видимо, тоже узнал её, молвил несколько слов старшому заставы, и рогатка приотворилась.
- Здравствуй на много лет, дочь нашего боярина Всеволожа! Милости прошу! - снял шапку заставщик.
Евфимия и Бонедя, ведя в поводу коней, пошли рядом с Корнилием.
- Слава Богу, что мы повстречались вновь, - улыбалась московскому знакомцу боярышня. - Да как же ты здесь оказался?
- Запамятовала, Евфимия Ивановна? Сама же посулила мне клобук вместо дворянской шапки, - напомнил юноша. - Вот я тотчас и ушёл от молодой великой княгини, несмотря на отговоры дяди и батюшки. Решил пробираться в Вологодскую землю в Кириллов-Белозерский монастырь и постричься. В Доме Преподобного Сергия сделал остановку. Рать сюда нагрянула внезапь. Люди тут нужны для пригляду. Вот и несу первое послушание.
- Да я давеча пошутила о клобуке, - оправдывалась Евфимия. - Ты вот назвал меня круглой сиротой. Оговорился, что ж из того?
- Почуял и произнёс, - не отказался от прежних слов Корнилий. - Стало быть, и в тебе чувства высказались. Им верить надобно.
- Да что ты, как не от мира сего? - попеняла ему боярышня.
- Не от мира сего, - эхом отозвался будущий инок. - Трудно было мне во дворце подозрительного Василиуса, судроглазки Марьи Ярославны, злицы Софьи Витовтовны. Не люб я стал. А был бы от мира, мир своего любил бы.
- Куда же ты нас ведёшь? - осматривалась Всеволожа.
Корнилий перенял у спешенных всадниц коней, окликнул проходившего послушника, объяснил, куда их доставить. Тот удалился, держа по поводу в каждой руке.
- Ой, сколько мы натерпелись за истекшее нощеденство! - пожаловалась Евфимия на тяжёлые сутки, намереваясь рассказать о пережитых злоключениях, коих причиною был отчасти и сам Корнилий.
