- Царь, как в Орде? - удивилась амма Гнева.
- Орда давно ушла в небытие, - продолжила рассказчица. - На памяти у московитов избавление от ига ляховицкого.
- Поди ж ты! - покачала головою амма Гнева. - Кто же на Москве царём?
Евфимия, волнуясь, глубоко вздохнула.
- Романов… Алексей Михайлович. Потомок наших Кошкиных.
- Как? - Акилина Гавриловна вскочила с лавки. - Кобылиных-Кошкиных? Марьи Голтяихи?
- Из того же роду, - опустила очи Всеволожа.
- Ишь ты! - воскликнула Мамонша.
- Из двух сотен лучших дев меня избрали государевой невестой, - поведала Евфимия. - Сам царь избрал!
Боярыня глядела на неё, как на пришлицу с того света.
- Ты видела царя?
- Как вот тебя. Воочию.
- Каков он?
- Невысок. Немного тучен, - стала вспоминать Евфимия. - Взором и лицом приятен. В безрукавом зипуне белой тафты. А шапка… Нет, не золотая. Бархатная, цветом шафранная, окол соболий, двоеморхая. А в шапку вшита запона алмазная. Мой тамошний родитель Раф Всеволожский сказывал: на ней камней алмазных пятьдесят четыре!
- Твой тамошний отец не Иван Дмитрич? - расширила глаза Мамонша.
- Вовсе не похожий на него. И не боярин. Дворянин, - растерянно произнесла боярышня. - Стань я царицей, стал бы он боярином.
- А ты царицею не стала, - подсказала амма Гнева.
- Испрокужена была придворными злецами и сослана за Камень, видать, в землю Югорскую, - понурилась Евфимия. Потом пытливо исподлобья взглянула на хозяйку кельи. - О моей тамошней беде как тебе ведомо?
- Я твой лазоревый источень приносила Агафоклии, - призналась амма Гнева. - По этой опояске она проникла в твою дальнюю судьбу. Только увидела тебя совсем иную.
- Я там была с собой несхожей, - подтвердила Всеволожа, - выше, краше…
Опекунша с опекаемой примолкли в размышлениях. Потом взволнованная гостья вслух подумала:
- Обо мне ведунья рассказала, а о царе - ни слова…
Ответ был прост:
- Князья, цари для Фёклы не важнее пчелиных маток для орлицы. Попросту она о них не мыслит.
Евфимия полюбопытствовала:
- А для себя-то что она увидела в грядущем? Амма Гнева, помрачнев, произнесла чуть слышно:
- Смерть в огне.
- А для тебя, мой свет? - набралась смелости Евфимия. - Твоей души в паломничество не посылывала?
Боярыня лишь покачала головой.
- И ничего тебе не предрекла?
- Клещами красными не вытянешь, - совсем уж прошептала амма Гнева и встрепенулась: - Смеркается. Пора дровец внести да затопить очаг. Ты тут побудь. Я мигом.
Однако же Евфимия не утерпела, покинула избушку вслед за хозяйкой и поражённая застыла на пороге.
Её оглушил звук, тягучий, нутряной, скребущий уши. Он шёл как будто с серой пелены небес, хотя на самом деле - сквозь большие чёрные деревья. Подобный звук она слыхала в Зарыдалье. Это был рёв быка.
- Ах, Акилинушка, вернись! - испуганно звала боярышня. - Неподалёку бык заблудший. Не закатал бы!
Амма Гнева принесла беремя дров.
- Голубонька, ну что ты всполохнулась? Это вовсе и не бык. Бугай! Птица такая вида цапли. Большая выпь. Головка с кулачок, а голос бычий. Взойди в избу.
У аммы Гневы при входе полено из беремени упало на пол.
- Ой! - вскрикнула она. - Ты испугалась рёва бугая, а я - нечаянного гостя.
Очаг приятно запылал. Избушка осветилась без светца. Хозяйка стала собирать на стол.
- Теперь-то поняла, Офимьюшка, что мои страхи за тебя отнюдь не ложны?
Боярышня любовно обняла свою пестунью.
- Не допускай до сердца, матушка, такие страхи. Агафоклия, нет спору, чародейка. Однако же она способна увидать не явь, а только сон. В том сновидении, куда я погрузилась её чарами, всё было, словно наяву. А пораскинь умом - ведь это же мои мечты! Жду возвращения Василиуса, боюсь злых умыслов Витовтовны. И снятся преувеличения: великий князь становится царём, монгольское ярмо вдруг оборачивается ляховицким, да ещё скинутым, я повергаюсь жертвою дворцовых козней, из-за меня родитель взят за приставы, семья обречена изгнанию… Замечу, мне и прежде доводилось удивляться: во сне увидишь так, а въяве всё наоборот. Поэтому освободись от страхов, Акилина свет Гавриловна.
Тут келья погрузилась в темноту.
- Очаг погас, - вздохнула амма Гнева. - Сиди… Отыщу трут, сызнова вздую огонь…
