Евфимия вышла. За дверьми ждали Дементей и священноинок Осия со святыми дарами от утрени. Без слов, по слезам на её щеках они поняли всё и вошли. Князь не раскрыл очей. Осия провёл по его устам лжицею, и Дмитрий взглянул.
Приняв причастие, он внятно произнёс: - Радуйся, утроба Божественного воплощения! Тело вытянулось. Мертвенная бледность покрыла лик. Дементей и Осия перекрестились.
- Надобно послать в Углич за Дмитрием Юрьевичем Шемякой, - приговорил дьякон, как ранее решённое. - По завещанию удел князюшки достался старшему брату.
- Обрядим отошедшего, - согласился Осия. - Отнесём в храм святого Левонтия. Пусть полежит без пения до приезда брата.
На боярышню ближние люди князя больше не обращали внимания.
Церковь святого Леонтия в Галиче стала не местом венчания - местом отпевания любви Дмитрия и Евфимии.
В одноглавой бревенчатой церкви на некрашеном дощатом полу лежала у гроба безутешная Всеволожа. Не велено было никого впускать в храм до приезда Шемяки. Она отдала сторожу колтки золотые с яхонтами, предсвадебное подарение жениха, и была впущена на всю ночь. Седмицу ходила около и наконец осталась наедине с любимым. Трескучие свечи в ногах и у изголовья озаряли колеблющимся сиянием нетронутый тлением лик усопшего. Чем быстрее таяли свечи, чем слабее светили, тем громче звучал под деревянными сводами плач Евфимии:
- Оживят ли тебя мои слёзы огненные, уветливый, тихий мой? Увижу ли взор твой красный, познаю ли душу чистую? Был ты оком слепых, ногою хромых, трубою спящих в опасности! О, день скорби и туги, день мрака и бедствия, вопля и захлипания! Жили бы единою душою в двух телах, единою добродетелью! Как златоперсистый голубь и сладкоглаголивая ластовица, с умилением смотрелись бы в чистое зерцало совести!.. Зашёл свет очей моих! Погибло сокровище моей жизни! Где ты, бесценный? Почто не ответствуешь? Цвет прекрасный, для чего увядаешь так рано? Виноград многоплодный, уж ты не дашь плода моему сердцу, сладости душе моей! Воззри, воззри на меня, обратись ко мне на одре своём, вымолви слово! Неужли забыл меня? Кому сироту приказываешь, на кого оставляешь? Господине мой, как обниму тебя, как послужу тебе? Изменилась вся жизнь моя вместе с лицем твоим! О, смертное счастье, кратко-жизненная краса! Ни лета мне не осталось, чтобы ласкать, миловать тебя! Платье-узорочье променял ты на ризы бедные! Не моего наряда одежду на себя возлагаешь! Худым платом главу покрываешь! Из красной палаты во гроб вселяешься! Ах, если бы Господь услышал молитву мою! Молился бы и ты за меня, да умру с тобой без разлуки! Ещё юность нас не оставила, ещё старость нас не постигла! Ах, недолго я радовалась моим другом! За веселием пришли слёзы, за утехами - скорбь несносная! Почто я родилась? Почто не умерла прежь тебя? Не видела бы твоей кончины, а своей гибели! Ужли не слышишь жалких речей моих, не умиляешься моими слезами горькими? Крепко уснул любимик мой, не разбудить мне тебя! Звери земные идут на ложе своё, птицы небесные летят к гнёздам, ты же, мой любый, отходишь навеки от дома своего!.. Кому уподоблю, как назову себя? Вдовою ли? Ах, не ведаю сего имени! Женою ли? Ты не подвёл меня под венец! Невестою неневестною, без обряда брачного! Вдовы, утешайте меня! Жены, плачьте со мною! Горесть моя жалостнее всех горестей!.. Боже великий, будь утешителем!
Она не услышала скрипа входных дверей, очнулась лишь от Шемякина голоса:
- Подымись, грешница, покинь сие место.
Вкруг неё в смирном образе стояли черноодетые люди. Среди них углядела Василия Борисыча Вепрева, столь неодобрившего её посольничества под Великим Устюгом, а затем столь счастливо сбежавшего после битвы у села Скорятина под Ростовом Великим.
- Слышишь ли повеленье князя? - сузил он памятливые зеницы.
Мрачный, ненавидящий взор дьякона Дементея напомнил ей давнее «привиденье» Раины: «Предаст тебя для невиданной казни!»
Не веря в такой конец, она поднялась с колен, попрощалась глазами с безгласным гробом и покинула церковь.
В своей одрине нашла Раину. Та бросилась на шею.
- Боярышня, бежать надо!
- Бежать? - не уразумела Евфимия. И махнула рукой. - Уедем потиху после отпевания, погребения…
