- На площадь не пробиться, - спустился с нею князь по узкой лестнице на подберег, заваленный мешками, ящиками, бочками. - Здесь склады, тишина. Здесь я оставил доброго коня.
Он кинул оршугу сторожу, вскочил в седло, протянул руки Всеволоже:
- Пожалуй, не смущайся. Отвезу, куда велишь.
- Вези на двор к степенному посаднику, - доверилась ему Евфимия.
Они скакали пустыми улицами и заулками, не наводнёнными народом. Должно быть, князь Роман - бывалец в Новгороде, знал его изрядно.
Спешились на вовсе не знакомой Всеволоже улице у почерневших, не посаднических врат.
- Чужое место! - заподозрила боярыня неладное. - Куда привёз? Тебе неведом двор Своеземцева?
- Двор Василия Степаныча мне ведом, - улыбнулся князь. - Однако же взойдём к моему другу ненадолго. Я должен передать подарок. Он ждёт.
Они вошли в угрюмый неказистый старый дом. Не на подклете, без широкого крыльца и без каких-либо прикрас. В сенях было тёмно и пахло то ль закваской, то ли суслом. Князь отыскал дверь ощупью. И в следующий миг Евфимия увидела Васёныша.
- Ба! - вскрикнул он, вскочив из-за стола. - Ну, чудо! Вот так чудо! - И подскочил к Евфимии, во всю ширь раскинул руки: - Обхапимся, родная!
Всё в ней похолодело. Поняла, что снова в западне. Застыла каменно и не противилась объятиям Косого. Лишь тихо молвила:
- Медведь обхапчив!
Чулан, всё наполненье коего - пустой бочонок из-под мёда и лавка, чёрная от времени, хотя и наскоро обтёртая, вот этот-то чулан с пустым волоковым окном стал новым обиталищем Евфимии. Ни сил, ни ловкости ей не хватило, чтоб совладать с Васёнышем, втолкнувшим её сюда. Теперь боярышня сидела в полной темноте и вслушивалась в скрипы большого деревянного жилища. В безгласное ночное время дом жаловался и стонал гнилыми половицами, оконницами, матицами и ещё не поймёшь чем.
Еды она не приняла и всё ж страдала оттого, что не могла сходить в задец и не было в чулане ночной посуды. Достукиваться, требовать смущалась. А достучишься до кого? Охраныши, как видно, далеко. Дверь заперта снаружи, и весь сказ.
Вот - приближающийся шорох, скрежет засова, свет свечи…
Перед ней жена ли, дева ли в повойнике, повязанном под подбородком.
- Я Неонила. По нужде не выйдешь ли? Евфимия пошла за нею, за слабым светом в её руке.
Чёрным ходом вышли в крытый двор, где терпко пахнущие кони хрупали овсом.
- Не выведешь ли меня вон отсюда? - спросила Всеволожа.
- Не смей думать, - истиха сказала Неонила. - Снаружи сторожа. Им о тебе ведомо.
Когда вернулись, Неонила не ушла. Прикрыла дверь, поставила свечу на лавку.
- Не мысли дурно о переяславском князе, - молвила она. - Государь ему поведывал о вашей давней пламенной любви и вынужденной злыми кознями разлуке. Роман был уверен, что, нечаянно найдя тебя, доставит вам обоим неожиданное счастье. Потому, ни слова не сказав, привёз свою найдёну в этот дом. Теперь-то видит - оплошал, да поздно. Ты поделись со мною горем, передам ему. Авось исправит скорбную оплошину.
Боярышня, как опустила очи, сев на лавку, так и не подняла на Неонилу взора.
- Ступай с Богом. Князю Роману передай: пусть спит спокойно. Ничего он не исправит. Когда Василий Юрьич впихивал меня в это позорное узилище, виновный не повёл и бровью.
- Охолонись, боярышня, помысли здраво, - присела перед нею на кокурки Неонила. - Ведь князь Роман крест целовал князь Юрию!
- Крест целовал озоровать с ним заодно? - сурово глянула на деву Всеволожа. - Беззакония творить?
Со вздохом Неонила поднялась, взяла свечу.
- Не по уму, боярышня, мне эти речи. Не имею внятельного разумения. Почивай, как сможется. Приду в первом часу дня. А пищу ты б не отвергала, не лишалась сил на будущее.
Она ушла. Евфимия сидела, временами уходя в освободительную дрёму, до тех пор, пока в волоковом оконце, впускавшем ночной холод, не засинел рассвет.
Её вспугнули тяжкие шаги. Вот резко отлетел засов. Дверь расхлобыстнулась. На пороге - Васёныш в каком-то чёрном кукуле. Закрыв дверь, он мешковато опустился на бочонок из-под мёда.
- Офима, не ругайся за вчерашнее. Был одержим вином. Теперь бежим, не мешкая. Зыбеж скрывал меня в Великом Городе. Сейчас замятия катится на убыль. Федорка Жеребец протрезвился и объявил, что он оговорил утопленных вчерашним днём. А для кого лил деньги, осталось тайной. Нынче уж не спросишь. Секира, напоивший Жеребца, свёл счёты кое с кем и сам внезапно кончил жизнь. А Жеребец убит. Его именье грабят. Посадник с тысяцким поставили иных ливцов. Всё перельют, что не по мере. Берут от гривны по полуденьге.
