И почему ей в голову лезут такие неприятные мысли? Может быть, она втайне побаивается, что немилосердный Дзюрабо так же разделается и с ней, когда наступит тому время? Нет! Она достаточно умна и никогда не забывает о возможности предательской расправы…
За стеной часы мелодично пробили два раза. Слышно было, как в своей комнатушке заворочался спящий Шкуреин. Пустова вздрогнула, услышав приближающиеся шаги. Она хотела встать, но дверь из залитой ярким светом столовой открылась и вошел Дзюрабо. Его освещенная со спины фигура казалось чудовищно громоздкой. Пустова вцепилась в простыню и тихо сказала:
— Что случилось?
Не обращая внимания на ее слова, Бубасов торопливо приблизился и хрипло спросил:
— Где вы достали путевку в санаторий?
Пустова побледнела. Взгляд ее сделался испуганным, она села на кровати. «Неужели я допустила там, ошибку? — подумала она, оглядывая встревоженное лицо хозяина. — Мне казалось, что в санатории я провела свою роль тонко, а главное, быстро…» Она спросила:
— А что такое?
— Не пугайтесь. Просто хочу уточнить. Не допустили ли вы здесь промах?
Перебирая в руках газету, Пустова стала поспешно рассказывать:
— Я уже говорила, что путевку в «Отраду» купила у председателя месткома автобазы. Наступал срок путевки, а желающего поехать не было. Предместкома готов был сбагрить путевку хоть самому черту, лишь бы не платить из собственного кармана. Вы же сами похвалили меня… Говорили, что я тонко выяснила последствия вашей встречи с санитаркой. Я сделала что-то не так?
— Повторяю: я уточняю.
— Даже то, что сделано?
Бубасов ничего не ответил.
«Она слишком дрожит за себя, — думал он. — Кроме того, она много, слишком много знает. Не пора ли ликвидировать это гнездышко вместе с наседкой?… Элеонора может все проводить лучше и тоньше. Да, решено! Станок подносился и просится на свалку. Но из него надо выжать последние возможности…»
— С вечерним поездом отправляйтесь к Полякову. Дорогу туда вы теперь знаете. Надо полагать, что сейчас он находится в одиночестве, — сказал Бубасов. — Проживете у него день или два…
Пустова даже пошатнулась. Так велико было ее негодование.
Бубасов, не обращая на нее внимания, добавил:
— Приготовьтесь к поездке.
— Вы прошлый раз так и не пояснили мне, что мы собирались делать в той старой лачуге, — сдерживая душивший ее гнев, проговорила Пустова.
— В доме доктора Полякова, — спокойно продолжал Бубасов, — на чердаке или в подполье спрятана запаянная железная банка. Я вам покажу фото. Банку надо найти и привезти сюда. Если старик будет мешать, устраните его…
— У меня нет оружия, — задыхаясь, прошептала Пустова.
— У вас будет игла. Достаточно легкого укола, совершенно случайного, и его песенка спета!
— А если я откажусь? — с огромным внутренним напряжением спросила Пустова.
Бубасов усмехнулся, закурил папиросу и, выпустив клуб дыма, спокойно сказал:
— Попробуйте! С каких это пор уважаемая немецкая шпионка с довоенным стажем Альбина Моренс по кличке «Серна» так стала разговаривать? Или ей перестала казаться приятной перспектива жить в Аргентине?
Нина Ивановна собралась домой. Она так решила: если у Гаврилова к ней есть настоящее чувство, то он обязательно ее найдет. Оставаться в городе дольше не имело смысла. То, что она считала необходимым, выполнила. «Вы нам, Нина Ивановна, оказали очень большую помощь», — помнила она сказанное полковником Ивичевым, когда они прощались. Последние дни отпуска можно и нужно уделить личным делам. Хотелось ей, пока не наступили дожди, побывать в лесу…
В тот вечер, когда в доме на Речной улице началось смятение, Нина Ивановна, грустная, подошла к остановке троллейбуса у театра. Вот наконец сверкнули вдали яркие фары. Нина Ивановна шагнула с тротуара, но почувствовала, как ее схватили за локоть.
— Не торопитесь!
Она оглянулась. Из-под полей серой шляпы на нее смотрели ласковые глаза Гаврилова. Оба они, глядя в глаза друг другу, безмолвно стояли среди людей, спешивших сесть в троллейбус. На них ворчали, но они ничего не замечали и, только оставшись одни, одновременно рассмеялись.
Гаврилов взял Нину Ивановну под руку:
