– Теперь Дарнли уехал, мы наконец освободились от него, – прошептала Мария Босуэллу, проходя мимо него во время танца. Ее охватило пьянящее чувство свободы. – Приходите в дальнюю комнату моих личных покоев.
Босуэлл нахмурился и почти незаметно покачал головой.
– Слишком опасно, – пробормотал он немного позже, когда смог вставить эти слова в короткий промежуток между невинными фразами, произнесенными перед сияющим Мейтлендом. Леди Джин стояла рядом со своим мужем и смотрела на него очень внимательно, широко распахнув глаза. Она крутила обручальное кольцо на пальце.
Умышленно?
– Мы желаем вам всевозможных радостей, – сказала она своим низким сонным голосом. – Брак полон неожиданностей, но со временем он становится все ярче, как золотое кольцо, – и она с явной гордостью показала свое.
– Давай потанцуем, – предложил Босуэлл. – Я выучил этот танец во Франции.
– Ах, Франция… Когда-нибудь ты должен отвезти меня туда…
Мария не расслышала окончание фразы, так как Босуэлл увлек жену в гущу танцоров, но она видела, как графиня улыбается ему и прикасается к его плечу, и заметила его ответную улыбку.
Боль пронзила ее душу. Как ей может быть настолько больно, если она знает, что он любит ее? И как может быть, что она не увидится с ним сегодня ночью?
Внезапно ей стало душно от музыки, факелов и всеобщего веселья. Ей хотелось уйти из зала и ждать прихода Босуэлла. Но вместо этого ей пришлось улыбаться, танцевать, пить сладкое вино, целовать Мэри Флеминг и подшучивать по поводу первой брачной ночи.
– Твоя кровь Стюартов сразу же покажет себя, – сказала она. – Страсть течет в твоих жилах.
Была ли эта страстная кровь благословением или проклятием?
– Я наконец-то выпущу ее на волю, – ответила Фламина. – Притом с благословения церкви!
Позднее Босуэлл прислал ей записку, и когда его жена следующим утром отправилась на охоту, они быстро и страстно занялись любовью в его комнатах. По его словам, пришло время разлуки. Жена донимала его вопросами, почему они так долго остаются в Стирлинге: ей не терпелось вернуться в свой любимый замок Крайтон, где она занималась отделкой и меблировкой.
– Кроме того, она спешит составить наши завещания и уладить дела с наследством, – добавил Босуэлл.
– Но ты не спишь с ней! – воскликнула Мария. – Как же она может волноваться о своих наследниках?
– Есть братья, другие члены семьи…
– Ты не спишь с ней!
– Мария, будь благоразумна…
– Нет! Ты обещал! Ты не должен!
– Я никогда не обещал этого. Я обещал всегда любить тебя.
– И спать со своей женой? – взвизгнула она.
– Тихо! – приказал Босуэлл. – Хочешь, чтобы нас увидел весь замок? Как я могу не спать с ней? Неужели ты думаешь, что она не заподозрит меня, если я перестану это делать?
– Значит, она жаждет твоих ласк и получает их по законному праву? Настоящая леди Джейн Гордон…
– Прекрати. Ты говоришь, как обычная назойливая любовница, а не королева. Я этого не потерплю! С меня хватило таких женщин – ревнивых, плаксивых, прилипчивых…
Босуэлл попытался поцеловать ее, но мысль о нем в постели с его женой была ей так отвратительна, что она отвернулась.
– Не будь обычной женщиной, – сказал он. – Мне нужна королева.
– Ты должен уехать?
– Да, должен.
– Когда?
– Примерно через неделю, когда переменится погода. Четырнадцатое января, день святого Илариона, считается самым холодным в году. Его называют «ледяным святым». Я дождусь этого дня.
К четырнадцатому января у Марии появились другие заботы, кроме отъезда Босуэлла. Из Глазго, куда Дарнли вернулся к своему отцу, пришло известие, что он болен сифилисом. Мария сама чувствовала себя больной, но по другой причине: она была беременна.
Она должна рассказать Босуэллу до его отъезда! После осторожных расспросов о его местонахождении она узнала, что он ушел на конюшню следить за навьючиванием лошадей. Ему предстояло проехать сорок миль по холодной погоде, и снаряжение имело важное значение. Он не собирался отправляться в путь без теплых попон, инструментов, свечей и дополнительного провианта и не мог доверить конюхам такую ответственную работу.
Под предлогом желания увидеть, как ее любимая белая кобыла Ледисмит выздоравливает после загадочной болезни, от которой распухали бабки, Мария тихо вошла в конюшню. Поскольку все знали о ее любви к лошадям и она часто бывала здесь, конюхи не проявили излишнего любопытства.
