«Бедным женщинам не приходится расставаться со своими малышами, – подумала она. – И Джону Ноксу не пришлось отдавать своих сыновей на содержание в другую семью».
– Мы будем охранять его, как собственного ребенка, – пообещал Эрскин. Он кивнул камергерам, облаченным в официальные наряды: дородная матрона вышла вперед и взяла ребенка. Джеймс заворковал и протянул ручку к ее лицу. – Она заменит леди Ререс примерно через два дня, – сказал Эрскин.
«Нет, нет, я этого не вынесу!» – безмолвно вскричала Мария. Вслед за этим пришла другая мысль: «Теперь ты знаешь, что чувствовала твоя мать».
– Полно, вы знаете, что все равно не разлучитесь с ним, – сказал Эрскин. – Вы можете приезжать сюда и проводить с ним столько времени, сколько пожелаете. Вы выберете ему наставников и будете советоваться с ними о его учебе.
«Но я не буду здесь, чтобы видеть, как он сражается со своими заданиями и учится новым играм. Мне покажут все это лишь после того, как он станет умелым и смышленым. Меня не будет рядом, чтобы утешить его, когда чьи-то слова обидят его, или отвечать на его неожиданные вопросы обо всем на свете…»
– Тюремщик Сократа сказал: «Старайся легко относиться к тому, чего нельзя изменить», – произнес Эрскин.
Мария вернулась в Эдинбург после нескольких дней, проведенных с Эрскинами в Стирлинге, убедившись в том, что принц Джеймс устроен хорошо. Потом она медленно поехала в столицу. Она пыталась думать о крещении, составлять план церемонии. Она должна быть величественной и открыть Шотландию для остального мира. На несколько коротких дней приедут французы и увидят, какой стала их бывшая королева после отъезда из Франции. Она будет горда приветствовать их. А Елизавета? Приедет ли она?
Но планирование торжества, даже такого грандиозного, не могло успокоить ее сердце. События в Тракуэре разрушили фундамент, на котором покоилось все остальное: ее брак с Дарнли, вынужденная необходимость простить его, терпеть его присутствие и считать себя мертвой для всех остальных мужчин. Неожиданное увлечение Босуэллом так глубоко смутило ее, что она думала о нем как о проблеме, которую нужно решить. Она постоянно анализировала это увлечение в поисках какого-либо объяснения. Логических вариантов было несколько. Например, из-за отвращения к мужу она наделила Босуэлла воображаемыми качествами, чтобы отвлечь себя от ужасной истины, что она боится открытой конфронтации с Дарнли. Или же она просто обратилась к воспоминаниям о своем дяде Франциске, герцоге Гизе, великом воине, тоже носившем шрам на лице. Девочкой она считала его идеальным мужчиной – теперь она увидела его тень в Босуэлле. Или же, поскольку он спас ее из Холируда после убийства Риччио, она перепутала благодарность с влечением. Она не сомневалась, что существует простое объяснение, после которого проблема исчезнет сама собой.
Как только она вернулась в Холируд, Дарнли покинул Тракуэр-Хаус и отправился на большую соколиную охоту. Она была рада, что ей не придется видеть его, и знала, что в конце концов его потянет обратно. Ох, неужели это никогда не закончится?
Настало время вернуть лордов, которых она наказала отлучением от двора, особенно Мейтленда. В государстве должно быть спокойно перед проведением великой церемонии. Кроме того, когда приедут высокопоставленные зарубежные гости, они не должны обнаружить, что половина ее придворных находится в изгнании.
Мейтленд вернулся вместе с Аргайлом и лордом Джеймсом, и все они примирились с Марией.
«Все почти как раньше, – думала она. – По крайней мере на первый взгляд».
Джон Нокс укрылся в Эйршире в западной Шотландии и больше не досаждал ей своими проповедями или угрозами по поводу крещения, которое она надеялась провести по католическому обряду. Ей нужно было решить этот вопрос с лордами Конгрегации.
На одном из заседаний Тайного совета в сокращенном составе Мария раскрыла свои намерения лорду Джеймсу, когда он поинтересовался, кто будет совершать богослужение.
– Я думала об архиепископе Гамильтоне, – тихо сказала она.
Наступила глубокая тишина.
– Католик? – наконец спросил лорд Джеймс.
