— Предпринимались ли попытки совершить покушениё на эту одиозную личность?
— За время моей подпольной работы я таких попыток не припоминаю. Уровень нашей организационной деятельности в тот период делал такую акцию, по всей вероятности, невозможной. Мы только начинали тогда овладевать азами подпольной борьбы с врагом. Потому-то и произошёл в частности, мой нелепый провал.
— Понимаю. Между прочим, мне предстоит поездка в Брадомск.
— Там вы, конечно, найдёте много свидетелей. Ведь ещё живы люди, которые во время оккупации работали в городской управе, а также те, кто были заняты в местной промышленности, находившейся под особым наблюдением шефа гестапо. Вы без труда разыщете и таких, которые лично знали Баумфогеля или должны были по роду своих занятий часто с ним встречаться.
— У вас сохранились какие-нибудь родственники в Гославице?
— Да, конечно. Младший брат ведёт единоличное хозяйство на земле, давно уже принадлежавшей нашей семье. Он, конечно, мог бы рассказать вам о Баумфогеле значительно больше, чем я. Ему удалось кое-как продержаться В деревне в течение всех лет оккупации. Впрочем, то, что я вам рассказал о шефе гестапо, в значительной мере заимствовано мною из воспоминаний брата.
— На снимке помимо Рихарда Баумфогеля изображены ещё два гестаповца. Вы не могли бы вспомнить, кто это?
— Откровенно говоря, я к ним не присматривался, но я могу это сделать и при вас. Кроме фотографии, помещённой в книге, у меня есть ещё великолепная копия, сделанная с оригинала.
Юзеф Бараньский начал искать снимок, хотя в том беспорядке, который царил в его кабинете, сделать это было нелегко. В конце концов фотография нашлась в одной из многочисленных папок с вырезками и заметками историка. Он поднёс снимок к глазам и стал внимательно рассматривать. Наконец положил его на стол.
— Чем дольше всматривалось, — сказал он, — тем больше мне кажется, что я уже где-то видел эти лица. Не стану, однако, утверждать, что они ассоциируются у меня с тюрьмой гестапо в Брадомске.
— Вы видели у гестаповцев плётки?
— Меня лично избивали обрывками кабеля.
— Что вы можете сказать о кабинете, изображённом на фотографии?
— Мне не приходилось наносить визиты господину Баумфогелю и проводить время в его обществе. Допрашивали меня совсем в другом месте — в обыкновенном служебном помещений, где стояли столы и не было кресел, а только стулья. Причём допрос вели не те люди, которые здесь, на снимке. Внизу, в подвале, была комната, куда нас доставляли на специальные допросы: В этих случаях заводили пластинки или включалось на полную громкость радио, чтобы заглушить крики истязаемых. После соответствующей порции, битья и других мучений заключённых волокли наверх для продолжения допроса. Процедура всегда повторялась по несколько раз. Я частенько совершал такие путешествия: передвигали вверх-вниз по три, а то и по четыре раза — до тех пор, пока не терял сознание. Только тогда заключённого швыряли в его камеру.
— Сколько сотрудников было в гестапо в Брадомске?
— Всех сосчитать было невозможно. Когда меня посылали мыть полы или убирать мусор во дворе, я видел много снующих взад-вперёд эсэсовцев. Но были ли это исключительно брадомские сотрудники или же к ним присоединялись прибывшие из других мест — не знаю. На мой взгляд, в постоянный состав входили двадцать — тридцать человек, не считая роты охраны, которая выполняла самые разные задачи. Эта рота, кстати, размещалась на первом этаже. Её солдаты не только охраняли здание гестапо и другие официальные учреждения в городе, но и использовались для поддержания фашистского порядка на территории всего района.
— Вам всё равно не избежать визита к нам в милицию, а также к прокурору, — сказал в заключение подполковник. — Повторяю также, что вас попросят участвовать в судебном процессе в качестве свидетеля.
— Он состоится в варшавском суде?
— Пока неизвестно. Но всё складывается так, что следствие целиком будем вести наша столичная прокуратура и мы, то есть городская комендатура милиции. Поэтому, по-видимому, и суд будет в Варшаве — в городе, где Баумфогель пойман. В самом Брадомске воеводского суда нет, а судить ли его в Петркове или в Варшаве — принципиального значения не имеет.
