Симош молчал.
— В газете написано, что убийство произошло на садовом участке Люка, а я понятия не имею, где он, этот участок. На вашем месте я постучался бы в дверь его подружки. Я был у них дважды, и оба раза они лаялись. В последний раз он даже влепил ей пощёчину.
— Ну и что? — сказала фройлайн Заниц. — Если он когда и дал мне по шее, значит, я заслужила. Так мы привыкли разрешать наши разногласия.
— Какие же у вас были разногласия? — поинтересовался Симош.
Мануэла отвернулась.
— Теперь это уже не имеет никакого значения.
— А для нас имеет. Так какие же?
— Ничего серьёзного. — Она вытерла ладонью глаза. — Всерьёз мы никогда с ним не ругались. Случалось, я не так чисто убирала в доме, как он привык у Яны. А когда он обзывал меня неряхой, я приходила в бешенство. Вот и получала порой оплеуху.
— Люк спал и с вами, и со своей женой. Вы никогда его не ревновали?
— Конечно, ревновала, но не показывала виду. Меня он любил, а Яну жалел. Она здорово держала его на привязи.
— Во всяком случае она была его женой, — поставил Симош её на место, — а вы, пользуясь своей молодостью, жестоко вторглись в их семью.
— Значит, с возрастом жестокость преображается, — парировала Мануэла. — Она не имела права соблазнять Олафа своим богатством и ставить его в зависимость от себя!
— Когда ваш друг вернулся из Берлина, вы опять поссорились? Почему? Он был в хорошем настроении и сразу поехал на дачу посмотреть, всё ли там в порядке.
— А вы?
— А я осталась здесь. Это была жуткая ночь. Ожидание, неизвестность — нет ничего хуже.
— Вы могли поехать вслед за ним.
Она недоверчиво посмотрела на старшего лейтенанта.
— Зачем? Я никогда его не контролировала, не говоря уж о том, чтобы шпионить за ним. Когда он не вернулся, я сначала разозлилась, а потом стала беспокоиться.
— Может быть, вы его не контролировали, когда знали, что речь идёт о другой женщине, но в ту ночь речь шла о деньгах, об очень больших деньгах.
— Ну, вы опять начинаете свою сказку о том, будто Олаф напал на почтового служащего и взял деньги, — сказала она раздражительно, — Ради бога, рассказывайте хоть целый день, я всё равно в это не поверю.
— Я говорю о большей сумме, чем та, что получена в результате ограбления почты. Я имею в виду шестьдесят тысяч. Он привёз их из Берлина, и в тот вечер, когда его убили, вероятно, имел их при себе.
— Шестьдесят тысяч?! — Она так возмутилась, словно Симош рассказал ей неприличный анекдот. — Откуда же он мог взять столько денег?
Вместо ответа старший лейтенант сам задал вопрос:
— Что Люку нужно было в Берлине?
Мануэла устало поднялась и Направилась к двери.
— Сварю-ка я кофе.
— Останьтесь здесь! — Тон Симоша не допускал никаких возражений. — Не нужен мне ваш кофе, мне нужен правдивый ответ на мой вопрос.
— Каждый раз, когда кто-нибудь из вас со. мной разговаривает, я слышу вопрос: «Что Олафу, нужно было в Берлине?» — и каждый раз отвечаю: я этого не знаю. И это правда,
— Правда заключается в том, — объяснил Симош, — что Олаф Люк ездил в Берлине с одного почтамта на другой и снимал со счёта деньги. Всего он снял шестьдесят тысяч марок,
— С какого счёта? — она не скрывала иронии.
— Со своего собственного, на котором числилось всего пятьдесят марок.
— Это самая невероятная история, которую мне когда-либо доводилось слышать! — Мануэла недоверчиво посмотрела на Симоша. — Если с помощью этой глупой выдумки вы хотите выудить мои тайны, то знайте — у меня нет тайн. — Она подошла к шкафу, — Теперь мне нужно выпить. Хотите?
Симош покачал головой. Она залпом выпила свою рюмку и продолжала:
— Он сказал, что в Берлине у него есть виды на стоящее дельце.
— Подумайте ещё. Может быть, вы поняли, какое дельце он имел в виду?
Она крутила в руке пустую рюмку и думала. Наконец, поставив рюмку на стол и посмотрев Симошу прямо в глаза, спросила:
— Шестьдесят тысяч? Вы точно знаете?
Старший лейтенант кивнул.
— Я не получила от него даже обещанных пяти тысяч.
— Которые он собирался заработать в Берлине?
— Да. Перед отъездом он сказал мне: «Я хочу сделать одолжение одному человеку, при этом мне перепадёт пять тысяч».
— Дальше!
