Тем временем хозяин дома удалился в спальню и переоделся. Вскоре Кройцман услышал обращённые к нему слова:
— Вы вообще-то уже поужинали?
Мысль о еде вызвала у него тошноту. С дрелью в одной руке, прижав другую руку к животу, он остановился в дверях и судорожно сглотнул.
— Спасибо. Мне ничего не лезет в глотку.
— Но вы всё же не откажетесь составить мне компанию?…
Дрель впилась в стену с отчаянным скрежетом, заглушившим все слова. Звонок у входной двери Кройцман услышал лишь тогда, когда на минуту прервал свою работу.
— Звонят! — крикнул он, высовываясь б коридор.
— Наконец-то! Это, должно быть, господин Люк.
Молодой человек снова схватил дрель, но не попал в отверстие и чертыхнулся. Директор Шиффель, неодобрительно взглянув на него, второй раз за этот вечер открыл дверь.
Вошедшей женщине, которая кокетливо и в то же время насмешливо улыбнулась ему, было за тридцать. Тщательно причёсанная, умеренно подкрашенная. Синий безукоризненно сшитый костюм из прекрасной шерсти скрадывал её полноту.
— Добрый вечер, Юстус, — сказала она, и её высокие каблучки зацокали в сторону гостиной. Шиффель помог ей снять жакет и положил на тумбочку её шляпку.
— Рад тебя видеть.
— У меня меньше оснований радоваться.
Директор поспешно провёл её в комнату и закрыл дверь.
— Ведь сегодня ты даёшь мне отставку, правда?
— Но Сабина! Разве человек может вырвать из своей груди сердце?
По её взгляду он понял, что она не намерена поддерживать взятый им тон.
— Сердце? — спросила она в свою очередь. — Следовало бы поговорить о совести.
— Иди сюда, садись и прости за беспорядок. Я опять разболелся. Если бы ты вышла за меня замуж, то превратилась бы вскорости в сиделку.
— Пожалуйста, не пытайся внушить мне, что я получаю отставку именно поэтому. — Она опустилась в кресло, которое жалобно заскрипело под её тяжестью. — Мне кажется, что сейчас, несмотря на твой артроз, жизнь у тебя идёт так, как ты хочешь.
— Я знаю, чем обязан тебе, но у меня нет ни малейшего желания заковывать себя в цепи.
— Юстус, мы же созданы друг для друга!
— Ты думаешь?
Не обращая внимания на иронию, заключённую в его вопросе, она серьёзно продолжала:
— Если бы ты только жил соответственно своему возрасту!..
— Возраст! Ужасное слово. Как нам жить, должно зависеть от нашего самочувствия. Я никогда не скрывал, что прихожу в восторг от молодости и красоты….
— Это не просто беззаботность. Это серьёзно. Ведь я тебя знаю, Юстус. У тебя никогда не будет детей, но тебе хочется постоянно утверждаться как мужчине. Поэтому ты лакомишься такими маленькими курочками.
Шиффель молчал. Прямота этой женщины уже не раз неприятно задевала его.
— А почему бы не назвать вещи своими именами? — Она правильно истолковала его молчание, — Артроз — это предвестник старости. Изнурённый болями человек в кресле с лечебным компрессом и шерстяным пледом на плечах. Но пока это не стало твоим обычный состоянием, ты пытаешься кое-что успеть. Тебя пугает старость, и тебе кажется, будто ты смакуешь вино из источника молодости, когда совращаешь девочек. Ладно, мне понятны и твой страх, и твоя жажда молодости.
Уголки губ Шиффеля вздрогнули:
— Ты так великодушна, что Тебя следовало бы причислить к лику святых.
Она хлопнула своими ухоженными пухлыми ручками по подлокотникам кресла.
— Ну, по меньшей мере придётся учесть, что от меня тебе не удастся отделаться так же легко, как от шестнадцати-семнадцатилетней девчонки. Мои требования к жизни не такие, как у тебя, но всё же они есть.
— Ты необыкновенная женщина. И пожалуйста, не обвиняй меня. А теперь давай перекусим.
Шиффель вышел из комнаты.
— В голове у него промелькнула мысль: «Как она умеет дать понять, чем человек ей обязан».
В коридоре столбом стояла пыль.
— Вам ещё долго работать с дрелью? — обратился он к Кройцману.
— Нет, с этим я уже закончил. И вообще, почти всё готово.
— Отлично. Во всяком случае, — директор посмотрел на часы, — вы более надёжный человек, чем ваш друг Олаф Люк. Он хотел сегодня вечером решить вопрос о продаже садового участка.
Зазвонил телефон.
— Ну наконец-то. Это он.
Когда директор скрылся в комнате, Кройцман вытер пот с лица.
