Юрий Григорич разлил остатки по стаканам. Не дожидаясь, выпил. Шумно выдохнул, но закусывать не стал. Язычок огня танцевал внутри стекла, хотя ветра не было, и от этой пляски вокруг могилы носились какие-то сказочные тени. Юрий Григорич знал, что его прадед был священником, отец рассказывал, но в детстве он, наоборот, очень стеснялся этого — пионер все-таки, — поэтому темой не интересовался…
— Ты сам-то веришь в эту легенду? — спросил он.
— А вот знаете, склонен верить. Я в детдоме заведую краеведческим кружком. На этой почве порылся в архивах. Документов практически не сохранилось. Восемнадцатый год, сами понимаете. Но кое-что нашел. Тихон Пономарев имеется в списке разыскиваемых врагов революции. И тут еще один любопытный момент. Документ подписан уездным комиссаром Дмитрием Пономаревым. У отца Тихона было трое детей: Ульяна, ваш дед Семен и Дмитрий. Так что и история с подрывом храма может быть вполне реальной.
— Шекспир бы порадовался, — пробормотал Юрий Григорич. — У тебя точно сигарет нет?
— Точно.
— Что делать и кто виноват…
— Вы где ночуете? — поинтересовался Вадим.
— У друга.
— Если хотите, давайте ко мне. К нам то есть. Правда, там не топлено и не убрано.
— Что так?
Юрий Григорич покосился на родственника — на фоне могильной плиты четко обозначился его профиль: с прямым носом и соразмерными губами.
— Я в детдоме живу, там с хозяйством заморачиваться не нужно. Я же один.
— Отчего не женился?
— Да все как-то… Да и на ком тут женишься?
— Кстати, хочу спросить: что это тебя, Вадик, в деревню занесло?
— Всю жизнь в Москве прожил. Осточертело. Да и город сильно изменился.
— Это точно, — согласился Юрий Григорич. — Сам бы свалил куда подальше. Да не смогу, наверное. Привык.
Он меланхолично поковырял пальцами в пустой пачке — вдруг где-то там затаилась последняя, незамеченная, папироса. Но нет, пачка была безнадежно пуста.
— Вы не злитесь на меня, что я дом на себя переписал? Вам-то, я так понял, не нужен…
— Да ладно, что ты вспомнил-то, — отмахнулся Юрий Григорич. — Я бы, если бы Иваныч не позвонил, и не выбрался сюда.
— Тетя Ульяна рассказывала, что вы в детстве очень любили к ней приезжать.
— Любил…
Холодало. Было видно, что при дыхании изо рта вырывается легкий парок. Свечка снова горела ровным теплым пламенем — огонек на фитиле напоминал застывшую в полете каплю. Пятно света застыло на белом овале фотографии, тускло золотились в выемках даты смерти. Сам гранитный крест поблескивал на гранях вкраплениями слюды.
— Я, Вадик, здесь много чего любил, — не удержался от откровенности Юрий Григорич. — А сейчас главная моя любовь тут неподалеку лежит.
— Вы о чем? — В глазах родственника отразились огоньки.
— О невесте моей. Сейчас как раз думал, как бы жизнь сложилась, не попади она под поезд.
Юрий Григорич ткнул рукой вдаль — туда, где, если идти вначале через овраг, потом через детдом и дальше перелеском, будет железнодорожная станция. Вадим машинально посмотрел в указанном направлении, но натолкнулся на ночную темень.
— Печально, — сказал он.
— Печально, парень, это не то слово. Я бы тебе выразил, каково это, но при мертвых ругаться неприлично. Вот после этого я сюда и не ездил.
— А сейчас что же сподобились?
— Икону искать, сказал же!
— На кладбище?
— Именно, — кивнул Юрий Григорич. — Вот сейчас дождусь тетку Ульяну. Она мне скажет, где искать.
— Долго ждать придется.
— Отнюдь! Вчера только подошел — она уже тут как тут. Понял?
— Понял.
Юрий Григорич отметил, что родственник ведет себя с ним, как с сильно пьяным — не противоречит и старается не выходить за рамки предложенного разговора. Это немного нервировало. Но все же стоило признать, что он на самом деле успел довольно-таки основательно набраться. И все-таки не настолько, чтобы его бояться! Юрий Григорич хотел было донести это до родственника со всей прямотой, но в этот момент на кладбище снова послышался шлепающий шорох, на этот раз со стороны деревни.
— Не погост, а какой-то Невский проспект.
— На свет идут, — предположил Вадим.
Шлепанье, сопровождаемое тихим потрескиванием веток, замедлилось, потом совсем прекратилось.
