– Не подходи ко мне, если жить хочешь! Каратист я!
– Не писай парень, – добродушно ответил на его предупреждение Леха, – ты каратист, а я тракторист. Разберемся.
Сказал это Леха, не спеша взял рессору от трактора и двинул её студенту по опорной ноге. Так вот, говорят знающие люди, что теперь практикант японской забавой не увлекается, а материальную часть трактора «Беларусь» усиленно изучает. Пользы больше.
От игры я отказался и спросил игроков о дяде Боре.
Про дядю Борю, они знали только то, что сами его ждут по вопросу договора о ремонте, а где он и когда будет, игрокам было не известно. Они пригласили меня еще раз присоединиться к игре, но я решил не терять времени и отправился к Смяткину, чтобы для начала хотя бы с ним расплатиться.
Тот был на месте, а рядом с ним стоял и искомый мною дядя Боря. Опять повезло мне сегодня, видно судьба решила немного загладить вину за свои беспардонные, только что прошедшие дни. Нужные мне работники ремонтной службы молча стояли, облокотившись на различные части токарного станка, и внимательно наблюдали за процессом кормления цыплят. Моё появление оторвало их от металлорежущего оборудования и вроде бы как-то заинтересовало. Интерес еще больше возбудился, когда я стал из карманов доставать долги. Дядя Боря радостно потер руки, а Смяткин деловито достал из тумбочки стакан и аккуратно дунул в него.
– Я слышал ты с фабрики уходишь, – поинтересовался ремонтник, безжалостно скручивая пробку с бутылки. – Говорят на «Забаву» пойдешь. Правильно делаешь, я бы тоже ушел. Был бы помоложе точно бы ушел. Чего здесь ловить? Пашешь, пашешь до мыльной задницы, а платят гроши да ещё при этом требуют чего-то. На днях мне главный инженер предложил ремонты ускорять. Вот хмырь. Спасибо бы говорили, что я на работу за такую зарплату прихожу, а они туда же. Дисциплину им подавай и это, как его там, слово то мудреное? Качество, вот. Видишь, какие дельные. А, они, чины везде такие. Вот тебе крест, везде. Я же не только на птицефабрике работал и везде начальники все одинаковые. Только и смотрят, побольше помытарить. Ну, чего, тебе плеснуть Смятка, как говориться для снятия устатка.
– Естественно, – отозвался токарь со стаканом. – Не пьянства для, а чтобы только не отвыкнуть в горячке суровых трудовых буден. Лей милый, не жалей.
– Молодец, – похвалил Смяткина дядя Боря, мастерски отбулькивая положенную тому долю. – Хорошо про будни сказал, а главное к месту. Уважаю тебя за это.
Пока он булькал, откуда-то возникли и трактористы-картежники, сразу же принятые в наш круг. Мы по очереди выпили по половине стакана и я, исполнив все положенные ритуалы прощания с коллективом, удалился из ремонтных мастерских к своему загадочному будущему.
В деревне было тихо, даже собаки почему-то не тявкали, наверное, разморило их от летней жары, и я решал в этой тишине, на пути к родной избе, задачу о том, когда мне идти искать новую работу: сегодня или всё-таки завтра. И вот как раз в муках этого непростого решения заметил я мучения дачника Сергея Сергеевича по починке дровяного навеса. Нерасторопный в деревенских делах житель столицы пытался заменить стойку весьма подгнившего навеса, но дело это было ему явно не по плечу. Даже больше скажу и не по рукам тоже. Во-первых, старая стойка никак не хотела покидать насиженного за долгие годы места и цеплялась за крышу так, что та тряслась уже на последнем издыхании, роняя первые гнилые щепки. Во-вторых, новая сойка явно для предназначенной ей цели не подходила, уж больно она для этой цели была худа. Жить бы ей после слома старшей коллеги несколько секунд, если бы я мимо не проходил. Я вежливо поздоровался, убрал хилого кандидата на стойку и подобрал из близлежащего хлама новую лесину. Конечно, пришлось с ней немного повозиться, но стойка из неё получилась достойная, возлагаемой крыши. Я подогнал ее к нужному месту и только после этого, аккуратно подкопав, удалил старую. Сергей Сергеевич только восторгался моей умелой работе. И было чему восторгаться: плотницким делом, пусть не в совершенстве, но всё-таки совсем неплохо я владел. С топором я близко познакомился еще в четырехлетнем возрасте, подрубив им до кости свою молодую ногу. Ох, и залился я тогда слезой, на всю деревню слышно было. От боли и от обиды, от всего сразу ревел. Больше, наверное, от обиды на коварную железяку с отшлифованной мужицкими руками ручкой.
