С грохотом отлетела дверь. Вошел и встал в проеме рослый человек в папахе. Он стоял спиной к свету, и Гуляев не видел его лица. Потом человек двинулся к Бубничу и в тусклом свете из окон стал виден весь: в офицерской бекеше, перекрещенной ремнями, в белой папахе, в красных галифе и сапогах бутылками. Шашка вилась и вызвякивала вокруг его ног, кобура маузера хлопала по бедру, зябкий осенний свет плавился на смуглом скуловатом лице.
- Ша, - сказал человек, останавливаясь перед Бубничем, - ша, комиссар! Увожу своих ребят резать бандитье в поле! Они мне втрое заплатят.
Бубнич с отсутствующим видом ждал, пока оборвется этот низковатый хриплый голос, потом взглянул в окошко.
- Садись, - сказал он, и Сякин, оглядевшись, сел прямо на зерно. Комэск красной и рабоче-крестьянской армии товарищ Сякин, - сказал Бубнич, - на что ты жалуешься?
Сякин вскочил и плетью, зажатой в руке, ударил себя по колену:
- А ты не знаешь, на что жалоблюсь? Шестерых ребят моих срубали, а ты спрашиваешь!
- Ты, Сякин, из Сибири?
- Оренбургский. Ты мне шнифты паром не забивай, комиссар. Говори: будет такой приказ идти на банду, иль мы сами махнем.
- Комэск товарищ Сякин, - сказал Бубнич, - ребят твоих срубали, потому что в твоем эскадроне нет никакой дисциплины, потому что ты с бойцами запанибрата и ищешь дешевого авторитета. Они ж не охрану несли, товарищ комэск, они ж пили в будке, их там и накрыли.
- Кто? - крикнул, ступив вперед, Сякин. - Покажи кто: по жилке раздерем!
- Это ты должен был знать кто, - встал Бубнич, - и учти, Сякин, момент тяжелый. В городе народ волнуется, потому что ты - понял: ты, и никто другой, - не уберег складов, где было все наше продовольствие. Мы еще продолжим этот разговор на исполкоме. И это будет разговор о революционной дисциплине.
- А! - махнул рукой Сякин, поворачиваясь к выходу. - Банду резать это и есть моя революционная дисциплина. Все!
Четко прозвенев шпорами, он вышел и грохнул дверью.
Гуляев спустился вниз.
- Вот какова обстановка, - сказал, поигрывая желваками, Бубнич, - вот наша опора. Эскадрон - единственная реальная военная сила в уезде, а Сякин - сам видишь!
- Его надо арестовать, а то он бузу разведет.
- Это для дураков, - ответил Бубнич. - С ним надо ладить. Этот оренбургский казачок, кстати, на фронте был что надо. Обратил внимание на его оружие? Почетное. Рубака классный. Нет, к Сякину нужен подход. И если мы найдем этот подход, из него можно воспитать хорошего командира.
Гуляев вышел. День хмуро занавешивался тучами. У магазина потребкооперации в каменной решимости стояла очередь. Из двери трижды высовывался человек:
- Граждане, на сегодня выдачи не будет! Слышали ж, граждане! Бандюки склады пожгли.
Очередь стояла угрюмо и бесповоротно. И только на вторичный его выкрик раздался дикий, озлобленный вопль:
- Пайка не будет - мы твой магазин разнесем, сука!
Настроение в городке было сумрачное. Гуляев прибавил шагу. На таком настроении легко играть батьке Клещу. Где-то рядом работают враги, упорные и умные. Все их действия имеют общую цель. Эх, будь рядом Санька, они бы вместе что-нибудь придумали. Бубнич отказался простить Саньку, но все-таки в том, как он ответил на просьбу Гуляева, было что-то успокоительное. Конечно, трибунал разберется.
Он постарался отвлечься.
Прежде всего надо переодеться. Его узкое серое пальто, краги - хотя и вытертые до рыжинки - все же сильно примелькались в городке. Он почти бегом пустился к Полуэктовым. Открыл своим ключом дверь веранды, одним махом взлетел по лестнице и остановился: дверь его комнаты была открыта. Он неслышно ступил туда, и легкая тень метнулась к окну. Он безотчетно выхватил из кармана наган, шепнул:
- Стой!
Тень остановилась. Теперь в проеме окна вырисовывался женский силуэт. Он сунул револьвер в карман, хотел было спросить, что она здесь делала, но вспомнил, что сам приглашал ее как-то заходить. Она стояла замерев, с поднятыми к груди руками, и он, насторожась, обшарил глазами комнату. Все было на месте, картина незыблемо возвышалась над сундуком. А вот крышка сундука была закрыта неплотно.
