– Вот именно, – подхватил Борис. – На Гитлера модно сваливать все, что сами устраивали. Нашли козла отпущения. Ну как же, победителей не судят, только побежденных. И будто сами свои хрустальные ночи не устраивали. Да в то же время. Одну Францию вспомнить. Хотя вот парадокс, после его смерти, до девяносто второго года во многих землях Германии правили именно нацисты и никто их не трогал. Те, кто работал в лагерях смерти, тоже остались при своем. А вот действительно неординарную личность предпочли сжечь во славу грядущего Хама. Так что теперь евреи считаются высшей расой, и попробуй их тронь. Задавят в момент, как палестинцев, которых за людей вообще никогда не признавали.
– А если вспомнить, что главный, после Пасхи, праздник у евреев – Пурим, праздник жребия, когда евреям персидский царь разрешили геноцид амаликитян. Во время тех гуляний евреи уничтожили, это из книги Есфирь, до семидесяти пяти тысяч человек. Они до сих пор проводят гуляния с песнями и плясками по поводу этого геноцида, – он помолчал чуть и добавил: – А вот геноцид армян Израиль в жизни не признает. Ведь тогда придется делиться правами высших существ, а им это надо?
Оба помолчали, выдохшись. Затем попили чайку с пирожными.
Наступившее молчание прервал Борис:
– Вчера звонил отцу. Хотел съездить в отпуск в Самару, навестить. Не получилось, опять поругались.
– Из-за этого? – Оперман осторожно кивнул в сторону комнаты со свастикой.
– Не только. Он всегда терпеть не мог, когда я поступаю против его воли. Ну как же, поперся на матфак, когда надо было на юридический. В его фирму очередным консультантом или правоведом, или не знаю, на что он тогда рассчитывал, пятнадцать лет назад. Все равно его сожрали оба кризиса, не один, так другой. И теперь его бесит, когда я перевожу семье деньги. И еще больше, если вдруг запаздываю с переводом. А свастика… так предлог.
– Моя мама считала себя православной еврейкой. Даже выкопала какую-то организацию «Евреи за Иисуса». Очень молилась, особенно, когда совсем тяжко стало, отец продавал газеты в электричках, а я торговал книгами в спорткомплексе «Олимпийский». Это в девяносто третьем было. Отца избили за то, что влез не на свою территорию. Я разрывался между институтом и этой чертовой работой: книг до фига, а вот деньги мгновенно превращались в труху. Год такой, инфляция безумная. Не знаю, как мы это выдержали. Наверное, потому только, что мама раз сварила библию вместо супа. Уверяла, очень поможет в бизнесе, – он помолчал и продолжил, не поднимая головы. – В дурке она и года не протянула. А потом отец. Он ее очень любил. Не смог…. Да и мои взгляды его всегда пугали. Особенно, когда мама….
– Оба мы с тобой отщепенцы, – мягко, почти нежно, заметил Борис. Леонид кивнул неохотно, не пытаясь возразить. – Ты давно воюешь?
– С развала, наверное.
– Почти двадцать лет. Я гораздо меньше. Да, это срок.
– Это проклятье.
Он не ответил. С течением времени на город лениво наползали сумерки, обволакивая ненасытную утробу столицы, успокаивая бег транспорта и заставляя пешеходов расходиться по домам. В воздухе чуть посвежело, столбик термометра отлип от тридцатипятиградусной отметки и потихоньку пополз вниз.
– Сейчас в горах хорошо, – сказал Оперман. – Днем жарко, зато ночь прохладная. Когда я последний раз был в Сухуми, еще до всех этих войн….
Он не договорил, и стал прощаться. Борис проводил приятеля до лифта, они тряхнули последний раз друг другу руку и разошлись. Когда Леонид сел в трамвай, запад озолотился последними лучами светила.
Тридцать девятый привычно трясся, отматывая остановку за остановкой. Народу было уже немного, человек двадцать, час пик давно миновал. Когда он пересекал Профсоюзную, запад окончательно погрузился в темноту. Леонид не оглядывался, чтобы смотреть на закатившееся за дома светило, его мысли блуждали где-то далеко. Пока шум у турникета не заставил его вздрогнуть и оторвать взгляд от стекла. Какой-то пьяненький, плохо соображающий мужичонка пытался пролезть под рога турникета, водитель шумел на него, но мужчина в трепаном костюме не обращал ни на кого внимания. Пока не пролез окончательно, водитель попытался вытащить его назад, но тот, не долго думая, куснул его в руку. Шофер шарахнулся, крикнул матерно, а мужичонка бросился к ближайшим пассажирам и, словно контролер, принялся кусать всех по очереди.
