– Из выпивки у меня только початый брют, – я вынул из холодильника бутылку темного сидра. Милена покачала головой.
– С Валькой пили? Нет, не надо. Сок найдется? Или минералка какая.
Минералка нашлась. Я налил бокал, но Милена так к нему и не прикоснулась.
После ужина мы еще недолго посидели перед телевизором. Перед самым началом комендантского часа я уже начал зевать. Милена свернувшись калачиком и укрывшись половиной покрывала, подремывала, сидя рядом со мной на диване. После ужина я уговорил ее принять аспирин, и теперь, осторожно ощупывая руки, убедился, что они потеплели.
Наконец, я не выдержал. Сославшись на усталость, попросил изволения отправиться на боковую. Она странно улыбнулась, но согласилась:
– Надо же, первый раз ложусь такую рань.
– А мне еще и вставать ранищу. Я тебе разберу в гостевой, ничего?
– Конечно. Разумеется. Как скажешь, – она сама клевала носом и ничему не возражала. Стояла в уголке гостевой комнаты и уперевшись в дверной косяк, смотрела, как я достаю отглаженные простыни и неловко стелю кровать. Иногда мне казалось, она хочет сказать что-то, но всякий раз встречаясь с ней взглядом, я натыкался на смежающиеся веки.
Я отправился к себе. Когда веки уже смыкались, под тяжестью первых сновидений, Милена пришла. Белый силуэт на фоне темных обоев. Обогнула кровать и легла с другой стороны. Подушку притащила с собой.
– Знаешь, я так не могу. Прости, конечно. Но я в одной комнате, а ты в другой…. Мне холодно там. Очень. И еще… – не закончив мысли, она забралась под пододеяльник и, съежившись, приткнулась ко мне. Я повернулся, чтобы ей было удобнее. – Будем сегодня как брат и сестра. Если так можно. Только ты Вальке не говори. Если поймет, что ты изменил…
– Но мы же….
– Мы именно изменяем, именно… – пробормотала она и, не закончив фразы, тихонько засопела.
Я осторожно повернулся на спину, оглядывая тонкую полуобнаженную фигурку. Снова улыбнулся тихонько. Усталость взяла верх – я больше не помнил ничего, последовавшего за этой улыбкой, провалился в небытие, из которого меня вывел запах нарезанного ананаса.
Я осторожно поднялся, Милена тоже проснулась – японский будильник пробуждал безболезненно, беззвучно, но и безотказно. Если только не заложен нос. Она принюхалась, открыла глаза, недовольно взглянула на меня, на время.
– Боже, какая ранища. А чем это пахнет, ты успел приготовить завтрак в постель? Или это твоя горничная постаралась? – она нарочито произнесла «горничная» через «ша».
– Это будильник. Чтоб мозги прочищались запахом, а не диким звоном.
– О, господи! – неожиданно воскликнула Милена. – Я сон видела. Совсем забыла сказать. Плохой сон.
Я одевался, торопливо застегивал рубашку, бреясь по дороге в ванную.
– Мне последнее время тоже дурные сны снятся.
– А мне нет. Это первый с тех пор, как мы…. Словом, нехороший сон. Раз приснился, значит, есть к чему.
– Мила, ложись и досыпай, чего тебе ершиться. Может следующий будет куда симпатичнее.
– Ты со своим говором нарочно, да.
– Ты просто забыла уже, как я говорю.
– Нет, – она резко села в постели, упавший на колена пододеяльник обнажил маленькие груди. – Ничего я не забыла. Мне ты приснился. До этого никогда не снился, слышишь, никогда.
– Ты мне говорила…
– Мало что говорила. Я не сплю, включи кондишн и выветри этот ананас, дышать нечем. Ты мне приснился, совсем один. В каких-то горах, в комбинезоне, с автоматом. И совсем один. Только горы, какая-то река, пустая дорога из конца в конец – и ты. Все, больше никого не было. Это ужасно, я хотела проснуться, но не могла, я чувствовала, что нужна тебе, но была бессильна сделать хоть что-то. Я… была нужна тебе, а ты был совсем один.
Она молчала, молчал и я, не зная, чем ответить. Потом, не видя моей реакции, Милена продолжила совсем иным голосом:
– Ты думаешь, это просто так? Думаешь, я, еще до того как придти к тебе, обнюхалась вчера. Или чушь несу, потому что не проснулась?
– Последнее вернее. Мила, успокойся и ложись. Ничего со мной не случится. Я в Кремль и сразу обратно. Вечером буду.
Она помолчала.
– Вечером меня не будет. Я ведь тоже работаю.