«Зачем же князю Шуйскому понадобилось делать две очевидные глупости – объявлять заранее о закрытии ворот и публично хвалиться наличием своего разведчика в королевском войске? – засомневался первоначально фон Гауфт. – Уж не для того ли, чтобы спровоцировать бегство всех моих шпионов и подкинуть мне легенду о своем агенте?» Однако после некоторых раздумий маркиз счел эти предположения неосновательными. Во-первых, шпион, оставленный в наглухо запертом городе, не представляет для гарнизона никакой реальной угрозы, ибо не способен передавать собранные сведения. Конечно, получив некие сверхважные сведения, агент мог бы напроситься добровольцем в отряд, совершающий вылазку, и во время этой вылазки перебежать к неприятелю. Понятно, что такой канал передачи информации мог сработать ровно один раз.
Но какие принципиально новые сведения, требующие незамедлительной передачи из осажденного города, могут быть получены через несколько дней после начала осады? Пушек и войск в осажденном городе не прибавится. Примерную численность псковского гарнизона и вооружений маркиз сообщил королю уже перед началом похода. А если русские намеревались спровоцировать бегство не шпионов, а диверсантов, это вообще глупость: диверсант-то из города, естественно, никуда не побежит, а будет выжидать удобный момент для совершения диверсии. То есть, объявляя о введении осадного положения загодя, русские ничего не теряли и ничего не приобретали в плане разведки-контрразведки.
Что же касается возможной дезинформации о русском агенте в рядах королевского войска, то если таковая попытка и была предпринята, то выглядит она слабой и неуклюжей. Он, маркиз фон Гауфт, и без всяких подсказок обязан постоянно предполагать наличие в войске вражеских агентов и пресекать возможную утечку информации. То есть сведения об агенте, сообщенные перебежчиками, все равно будут проверяться и перепроверяться.
Маркиз едва заметно пожал плечами и переключил внимание на своего собеседника. Тот, уловив взгляд хозяина, заерзал еще интенсивнее, улыбнулся подобострастно и заискивающе. Фон Гауфт слегка нахмурился, выражая неудовольствие агентом, впрочем, на сей раз притворное. Этот человек, статный мужчина средних лет, с приятным открытым лицом, являлся одним из самых ценных приобретений маркиза за всю его разведывательную карьеру. Два года назад польско-саксонский отряд, в составе которого находился фон Гауфт со своей разведгруппой, производил очередной рейд по приграничным с Ливонией русским селам. Как-то промозглым осенним вечером маркиз сидел в закопченной избе, топящейся по-черному, и брезгливо прикрывая нос надушенным кружевным платком, сортировал пленных. Большинство из них не представляли для разведчика ни малейшего интереса. Запуганные женщины и дети, не способные толково ответить ни на один вопрос, угрюмые мужики, болезненно морщившиеся от только что полученных ран, суровые старики и старухи, раскрывающие рот только чтобы произнести слова православной молитвы или матерной брани в адрес захватчиков. В общем, материал тяжелый и малоперспективный, требующий долгой возни в стационарных условиях хорошо оснащенной пыточной камеры. Но на сей раз перед маркизом предстал совершенно здоровый, целый и невредимый пленный, бухнувшийся ему в ноги с земным поклоном, назвавший пленивших его рейтар «избавителями» и «благодетелями». Сопровождавший необычного пленного заместитель маркиза, лейтенант разведчиков, шепнул своему командиру, что сей мужик сдался безо всякого сопротивления и с явной охотой. Велев увести всех остальных, маркиз занялся необычным экземпляром.
Мужик заявил такое, что даже видавший виды фон Гауфт едва не утратил свою знаменитую невозмутимость. Мужик целенаправленно пробирался в Ливонию из самого центра государства Российского, стольного града Москвы, недавно сожженного крымским ханом Девлет-Гиреем, чтобы поступить на службу магистру Ливонского ордена, польскому королю или саксонскому курфюрсту. В общем, мужику, слабо разбиравшемуся в чинах и званиях глав европейских государств, было все равно, кому служить.
