О том, что Флори (сам Блэр) почти не отличался от других европейцев, обитавших в Бирме (точнее, отличался в сокровенных мыслях, но не в поведении), свидетельствует его личная жизнь. Девушку, которая делит с ним постель, когда он вызывает ее из отведенного ей помещения, он называет своей возлюбленной, но на самом деле это его рабыня, ибо он, «сторговавшись с родителями девушки, купил ее за триста рупий». Он и ведет себя с Ма Хла Мэй, как с рабыней, хотя и преподносит ей подарки. Ведь в любой момент он может перепродать ее другому англичанину, и никто — ни сами бирманцы, ни белые подданные британской короны — не только не осудят его, а воспримут такое поведение как нечто совершенно естественное. Флори, однако, поступил «благородно»: когда на его пути встретилась белая девушка, он просто выгнал свою бирманскую возлюбленную, которая, будучи неприспособленной к самостоятельной жизни, опустилась на самое дно.
Все эти неблаговидные и даже мерзкие действия странно уживались с внутренним осознанием того, что собой представляет тот самый империализм (понимаемый как имперское господство), к которому главный герой испытывал ненависть, благоразумно скрываемую, что в полной мере отражало ощущения самого Эрика Блэра к концу его пребывания в Бирме:
«Мозг работал и работал (мозгам ведь не прикажешь “стоп” — известная драма недоучек, созревающих поздно, когда обидную судьбу не переделать), и Флори ухватил сущность родимой матушки Империи. Британская Индия являлась тиранией несомненно благожелательной, однако всё же тиранией, созданной ради грабежа. И ко всем белым на Востоке, всем этим сахибам, среди которых ему выпало существовать, Флори начал испытывать злобное отвращение — вряд ли, надо сказать, справедливое. В конце концов, публика не хуже прочей. Да и судьба их незавидна: отдать тридцать лет жизни службе на чужбине, чтобы, приобретя скромный доход, больную печень и шишковатую от тростниковых стульев задницу, вернуться в Англию и прилепиться к какому-нибудь захудалому клубу — явно убыточная сделка. Впрочем, воспевать сахибов тоже нет повода. Бытует мнение, что англичан “на передовых постах” Империи отличают активность и деловитость. Заблуждение. Помимо специалистов Лесного департамента и нескольких других ведомств, для грамотного ведения дел британские служащие, в общем-то, не нужны. Мало кто из них трудится с инициативой и напряжением провинциальных английских почтмейстеров. Почти всю административную работу исполняет младший, туземный персонал, а управляет всем в действительности армия. Подле армии чиновник или бизнесмен может копошиться вполне благополучно, даже будучи полным болваном. И большинство действительно болваны. Скопище чванных тупиц, холящих свою тупость за оградой из четверти миллиона штыков».
Надо сказать, что аборигены виделись Оруэллу созданиями не лучшими, чем их белые господа. Представленные в романе персонажи, все как один, не только вели себя как люди второсортные, почти животные, но и ощущали себя таковыми. Беседуя с двумя полукровками, потомками белых и бирманцев, обращенными в христианство, Флори думал, что эти «тщедушные, в солдатских обносках и огромных тропических шлемах… смотрелись парочкой хрупких поганок. Говорить с белым да еще и рассказывать о себе было для них великим, величайшим счастьем». Не только просьбу, но и любую реплику, обращенную к белым, даже самого скромного положения, местные жители предваряли словом «наисвятейший» и им же завершали ответ.
Роман описывает пагубное влияние британского господства в Бирме не только на управляемых, но и на управляющих. Буквально каждый аспект жизни в колонии, каждый элемент быта проникнут абсурдом. Заезжий офицер Веррэлл в клубе для привилегированных толкнул бирманского слугу одного из белых чиновников (Эллиса), чем вызвал гнев хозяина слуги:
«Эллис побелел. Его разрывало от ярости. Никому не позволено пинать чужих слуг, у которых свои сахибы есть. Особенно злило, что этот Веррэлл наверняка сейчас подозревает его, Эллиса, в слюнявом сочувствии черномазым.
— Чертово рабское отродье пусть служит! Вы-то что? Ваше-то какое право колотить наших негритосов?
