Оруэлл - страница 30
«Ты никогда не смогла бы понять, как здесь ужасно, — в подтверждение сказанного писал Блэр Джасинте, — ведь ты не была здесь». Девушка перестала отвечать на его письма. С прекращением переписки заглохли и их отношения. Через много лет Эрик писал возлюбленной своей юности: «Ты была такой нежной девушкой… Но ты не была нежной, когда оставила меня в Бирме без каких-либо надежд»>>{124}.
В своих воспоминаниях Д. Баддиком не объясняет причин, по которым ее отношения с Эриком Блэром прекратились: «Это произошло как-то само собой, без всякого сознательного намерения. Прежде чем я собралась написать, письма куда-то подевались, а я не могла вспомнить адрес»>>{125}. Накануне отъезда в Бирму восемнадцатилетний Эрик пытался вступить с девушкой в интимную связь, но у них ничего не получилось. Может быть, именно это и привело к охлаждению отношений>>{126}. В любом случае девушке явно не улыбалась перспектива ожидать своего возлюбленного пять лет, пока он получит первый отпуск, а затем, после свадьбы, отправиться с ним в дальнюю, отсталую и заброшенную колонию в качестве жены полицейского офицера.
Джасинта и Эрик расстались навсегда. Джасинта понятия не имела, что ставший известным в 1930-е и знаменитым в 1940-е годы писатель Оруэлл и есть ее былой возлюбленный. Только случайно в 1949 году, незадолго до его кончины, почти пятидесятилетняя дама, поэтесса средней руки, узнала, кем стал Эрик Блэр, и обменялась с ним несколькими теплыми письмами.
Позже Оруэлл вспоминал, что служба в колониальной полиции буквально заставила его возненавидеть и колониальные порядки, и государственные бюрократические институты. «У меня возникло неописуемое презрение ко всей машине так называемой юстиции… Сами бирманцы на самом деле никогда не понимали нашу юриспруденцию. Вор, которого мы сажали в тюрьму, отнюдь не думал о себе как о справедливо наказанном преступнике, а представлял себя жертвой завоевателей-чужеземцев. То, как с ним поступили, было только проявлением произвольной бессмысленной жестокости. Его лицо за плотными деревянными бревнами временного заключения и за железной решеткой тюрьмы ясно свидетельствовало об этом. И, к сожалению, я не был подготовлен к тому, чтобы чувствовать себя безразличным к выражению этого человеческого лица»>>{127}.
Если Эрик рассчитывал удержаться на службе (а именно таково было его первоначальное намерение), он не мог открыто выражать свои чувства — это привело бы к тому, что его моментально изгнали бы из колониальной администрации как политически ненадежное лицо. Приходилось маскироваться. Вынужденное двоемыслие, навязанное ему еще в приготовительной школе, продолжалось, давая фактический и эмоциональный материал для будущего художественного воплощения. Днем, во время службы, он выполнял рутинные обязанности, к счастью для него никогда не связанные с политическими выступлениями местного населения против колониальной администрации. Случались бытовые убийства и грабежи, по поводу которых он отдавал распоряжения местным служащим, оставаясь в своем кабинете.
Но в основном работа состояла в наблюдении за тем, как соблюдается внешний порядок. Блэр писал массу отчетов о работе мастерских и магазинов, следил, чтобы их владельцы правильно оформляли массу бумаг, проводил занятия с подчиненными ему полицейскими (обычно около трех десятков человек) по поступавшим новым постановлениям и распоряжениям, организовывал доставку обвиняемых на допросы и судебные заседания, рассылал ночные патрули, которые иногда проверял, сопровождал начальство во время инспекционных поездок по своему району.
Блэр с ужасом вспоминал несчастных заключенных, страдавших всеми возможными недугами, по прихоти тюремного начальства подвергавшихся порке бамбуковыми палками за малейшие проступки; вой женщин и детей при виде того, как отцам семейств при аресте выкручивают руки. В автобиографической части книги Оруэлла о положении рабочих Северной Англии говорилось: «Подобные вещи просто невозможно выдержать, когда вы хоть каким-то образом непосредственно за них отвечаете. Однажды я наблюдал, как вешают человека; это казалось мне хуже тысячи убийств. Я никогда не входил в тюрьму без чувства, что мое место — по ту сторону решетки»
