Оруэлл с сарказмом разоблачал полный произвол при формальном соблюдении закона: «Насколько я смог выяснить, продажа газет на улицах представляет собой техническое нарушение, во всяком случае, если вы не уходите, когда полиция предлагает вам это сделать». Писатель подчеркивал, что свобода слова всегда оказывается под угрозой, потому что на деле не находится под защитой закона. Единственной силой, которая способна обеспечить реальную свободу выражения своей позиции, является общественное мнение: «Если большое число людей заинтересовано в свободе слова, свобода слова будет существовать, даже если закон это запрещает; если же общественное мнение инертно, несогласное меньшинство будет подвергаться преследованиям, даже если существует защищающий ее закон».
Оруэлла особенно беспокоило, что аресты в Гайд-парке произошли при лейбористском правительстве, считающем себя социалистическим, но, несмотря на это, не сменившем полицейские кадры. Правительство могло провести любые законы, но при сохранении прежней системы администрации оно не могло добиться существенных изменений>>{646}.
Таким образом, Оруэлл, многократно подчеркивавший необходимость сохранения британских традиций (в том числе и предельной вежливости полицейских), оказывался в логическом тупике, столкнувшись с дилеммой: сохранение бюрократии (к которой он относился по меньшей мере со сдержанным пренебрежением) или анархическая вседозволенность в случае «слома государственного аппарата» (против чего он также решительно возражал). Во всяком случае, он был всерьез обеспокоен ущемлением всего комплекса демократических свобод и прилагал усилия для их защиты.
Надо сказать, что организационная работа и связанная с ней затрата времени воспринимались теперь Оруэллом как неизбежная неприятность, от которой нельзя увильнуть: «До сих пор ко мне продолжают приходить, требуя, чтобы я прочитал лекцию, написал заказываемую брошюру, присоединился к тому или сему и пр. — вы не знаете, как сильно я хотел бы освободиться от всего этого и иметь время просто подумать»>>{647}. Тем не менее в конце 1945 года вместе с небольшой группой левых и центристских деятелей (среди них был даже Голланц) Оруэлл решил создать Лигу защиты достоинства и прав человека. Он намеревался предложить лейбористскому правительству выступить с заявлением о необходимости одновременного «психологического разоружения» стран Запада и СССР для разрядки напряженности. Обязательным условием такого «психологического разоружения» должен был стать свободный доступ иностранной прессы в СССР. Оруэлл планировал также начать издание журнала для защиты политических заключенных во всём мире, борьбы с антидемократическими законами и налаживания связей с аналогичными организациями других стран.
Один контакт такого рода был установлен — в марте 1946 года Оруэлл встретился с европейским представителем американского Комитета спасения и помощи Фрэнсисом Хенсоном, чья организация оказывала поддержку врагам тоталитаризма, бежавшим из своих стран>>{648}. Но дальше общих разговоров дело не пошло. Попытка создать организацию помощи жертвам политических репрессий не увенчалась успехом из-за отсутствия средств.
С приходом к власти лейбористов в стране не произошло кардинальных изменений, на что Оруэлл особенно и не рассчитывал, но в глубине его души всё же теплилась надежда на проведение некоторых существенных социальных мер. Одну из своих статей, опубликованную через четыре месяца после победы лейбористов, Оруэлл назвал «Катастрофическая постепенность». Впрочем, речь в ней шла не столько о политике лейбористских властей, сколько о безвыходном положении, когда опасность представляют и «практичные люди», ведущие, по его мнению, страну к пропасти, и «рвущиеся к власти идеологи», готовые установить диктатуру>>{649}. Автор отчасти полемизировал с Артуром Кёстлером, чье творчество, особенно роман о сталинском «Большом терроре», оказало на него большое влияние.
Кёстлер, родившийся в Будапеште в 1905 году, в двадцатилетием возрасте уехал в Палестину, где пробыл три года в качестве корреспондента немецких газет, затем он работал в Париже и Берлине. От сионистских идей он перешел к коммунистическим, вступил в Коммунистическую партию Германии, дважды побывал в СССР, публиковал во Франции пропагандистские статьи. Когда началась гражданская война в Испании, он отправился туда как коммунистический журналист, в 1937 году попал в плен к франкистам, был приговорен к смертной казни за шпионаж, почти полгода провел в тюрьме в ожидании расстрела, но в конце концов был обменян на пленного франкистского летчика.
