– Русские войска расположились к северу от реки Колоча, – объяснил Наполеон. – Общее расположение Бородино прекрасно выбрано для решающей схватки. Только глупец, да и то когда сильно поспешит, может расположить свою армию таким широким полукругом, полагая, видимо, что еще больший глупец будет атаковать по всему фронту. Но, как я надеюсь, вам известно, господа, я далеко не глупец. Все наши силы в четверть миллиона человек будут атаковать центр и левый фланг позиции. А русским с севера будет превосходно видно поле битвы.
– Они расположились на склоне, – заметил Даву. – Потери будут тяжелыми.
Наполеон взглянул на него с улыбкой.
– Ах вы, старый пессимист, – с укоризной покачал он головой. – Завтра утром мы встретимся, господа, чтобы окончательно обсудить все детали. Я хочу поднять тост.
Он поднялся и поднял бокал.
– За Бородино!
Мария Нарышкина ходила взад и вперед по небольшой приемной перед спальней Александра во дворце. Он послал за ней после трехнедельного молчания; и она тут же забыла о своем решении никогда больше с ним не встречаться, оставила дом на острове и помчалась к нему.
Прошло уже полчаса после назначенного времени, и она сгорала от нетерпения. История ее романа с польским воздыхателем теперь была вытеснена новым скандалом и новыми именами. Весь Петербург с восторгом передавал эти сплетни; сплетни о ней помогали им забыть о войне и об их страхе перед Наполеоном.
Любовница Александра изменяет ему открыто и при каждой возможности. Любой молодой, привлекательный мужчина, который не ушел на войну, мог быть приглашен к ней в кровать, а царь либо не знал об этом, либо ему было все равно.
Мария похудела. Ее красивое лицо побледнело, и ярко накрашенные губы сильно выделялись на нем. И все-таки она была еще более прекрасна, чем когда бы то ни было, хотя тело ее и побаливало от постоянного распутства. Она все еще хранила надежду, что Александр каким-то образом покажет, что слышал обо всем том, что она вытворяла; любая его реакция, даже наказание, показали бы, что он не остается равнодушным, что она еще может тронуть его. Но от него ничего не последовало – ни письма, ни разгневанного приглашения, ничего.
Она заперлась в доме на острове, где они вместе провели столько счастливых часов, и истерически рыдала там. Она пошла на унижение собственного достоинства, чтобы сделать ему больно, а он даже не заметил этого. Это просто невозможно, сказала она самой себе. Не может быть, чтобы он значил для меня так много. Он изменял мне, и я знала об этом. На протяжении нескольких первых лет он даже не любил меня… Я прожила с ним почти тринадцать лет, я просто не могу уже любить его. Я не могу, не могу…
Никто не может так долго любить одного человека; это смешно, это буржуазно. Она глупо поступила, что отправилась на остров, сентиментальная, распустившая сопли баба, сидящая в одиночестве во дворце, полном воспоминаний, ложащаяся с первым встречным в постель, которую они когда-то делили с ним.
Внезапно она рассмеялась и тут же остановилась. Этой ночью она спала с молодым лакеем. Ничего хорошего из этого не вышло; он слишком боялся ее.
На следующий день она получила записку от Александра, в которой говорилось, что он скучает без нее. Не приедет ли она, чтобы провести с ним вечер?
Никогда не знаешь, чего от него ждать, подумала она, ожидая под дверью. Скажет ли он ей о чем-нибудь?
Ему все должно быть известно; конечно, он все знал… Но он запаздывал, что было ему несвойственно. Пунктуальный, любезный и непредсказуемый – таким был Александр, такой нежный и добрый, такой непреклонный. И все же он был мягким, любящим и веселым, смеющимся вместе с ней, когда они сидели у огня в белой гостиной ее дома, отрезанные Невой от всего мира; или просто бродили по саду, обнявшись; или танцевали на придворном балу, и он нашептывал ей такое, от чего она не могла не хихикать, однако вынужденная сохранять серьезность; или обсуждали государственные проблемы и дела, которых она не понимала, но он ей полностью доверял.
Часы на инкрустированном столике пробили час, и она вздрогнула.
