Пар туманит не только гладь зеркала, но и кафельную плитку, но и раковину, но и унитаз с биде, но и все пластиковые бутылки и флаконы. Верхние слои рулона туалетной бумаги уже пошли пузырями. Все это удивительно.
И тут я вспоминаю о псе. То есть наоборот: не могу вспомнить, где и при каких обстоятельствах его в последний раз видел и на кого оставил. На мгновение я застываю как столб, вода хлещет мне в разинутый рот. Выплевываю ее, выбираюсь из-под душа, открываю раздвижную дверцу кабины. Чудовищное облако пара вырывается следом. В здешней прихожей я впервые, в сознательном состоянии. Пол застлан светлым ковром; типичная квартира Ikea, естественно за родительский счет. Четыре белые лакированные двери, все закрытые.
КЛАРА!!! — ору во всю мочь.
Одна из дверей открывается, Клара высовывает голову в коридор, и тут же ко мне бросается Жак Ширак с длинным сгустком слюны, висящим из левого угла пасти.
Я вытираюсь — и тут же вновь становлюсь мокрым: и собственный пот, и пар. Нижнее белье у меня грязное, поэтому я надеваю брюки на голое тело, защемив в «молнии» пару срамных волос. Рубаха прилипает к спине и плечам, с нею никак не управиться, два раза подряд я застегиваю ее не на ту пуговицу и бранюсь.
А откуда у тебя собака, спрашивает Клара.
Ее голос пугает меня, он звучит слишком близко, деревянная дверь заглушает его лишь самую малость.
Воспользуюсь твоей зубной щеткой, отвечаю.
И почему его зовут Жаком Шираком?
Так назвала Джесси, отвечаю с набитым пастой ртом.
И тут же прикусываю язык, потому что по ту сторону двери наступает тишина, через секунду-другую взрывающаяся восторженными воплями.
Ага, кричит она, теперь я знаю, как ее звали, знаю, как звали.
Зубная щетка торчит у меня изо рта, по подбородку струится пена, в таком виде мне из ванной не выйти.
Могла бы просто спросить, говорю еле слышно.
Ага. А ты снова бы меня стукнул.
Что правда, то правда, отвечаю.
А почему Жак Ширак такой здоровенный?
Должно быть, решил расти, пока не догонит Джесси, отвечаю. Ему нравилось заглядывать ей в лицо.
Прополаскиваю рот и провожу растопыренными пальцами по волосам. Одной из помад Клары пишу на зеркале над раковиной, пишу по-английски: Objects in the mirror appear further than they are.[1] Дверь открывается, и пес спешит со мной поздороваться. Клара просовывает голову между косяком и дверью. В шутку, чтобы это походило на прелюдию к порнофильму. Я чую запах кофе: Вот что мне сейчас нужно позарез.
Молодчина, говорю, да ты никак кофе сварила?
Само собой, отвечает, милости просим на кухню.
Расстояния в этой квартире короче: сделав три шага, мы оказываемся на кухне. По ковру в прихожей довольно приятно идти босиком. Все чисто, чуть ли не стерильно, вот только потолки низковаты. Белая кухонька с встроенными в стену полками, плита с духовкой. На столе две кофейные чашки и диктофон.
У кого это ты собралась брать интервью?
Изумленно таращится на меня.
Ты что, позабыл свое клятвенное обещание?
Мчусь в ванную, нахожу таблетки от головной боли, заглатываю сразу полпачки. Возвращаюсь на кухню, встаю у окна. Над крышами на горизонте полоска зари, не понять, утренней или вечерней. Какое-то время слежу за крутящимися на месте тенями уличных фонарей, которые высвечиваются фарами проносящихся автомобилей.
Тебе приспичило ко мне въехать, говорит Клара, и мы заключили сделку.
Затыкаю рукой правое ухо, чтобы слышать только свист в левом, свист и тишину, стоящую у меня в голове.
А я тебе рассказал, почему мне понадобилось к тебе въехать, спрашиваю.
Она трясет головой. Может, лукавит. Обнаруживаю на полу пустую бутылку из-под водки, вылакал я ее наверняка в одиночку. Чашка с кофе согревает мои онемевшие пальцы. Клара пускает мне по столу сигарету. Судя по всему, она взяла на себя роль заботливой мамаши.
Прошлой ночью я нашел на автоответчике послание, поясняю. С требованием незамедлительно сообщить некий номер и приложить к сообщению триста тысяч марок.
Красота, говорит Клара.
Плюс похоронные издержки.
А чьи похороны, спрашивает. Твои?
Если бы, отвечаю.
Недолго размышляет и приходит к умозаключению.
Ты ведь не сам похоронил Джесси, верно?
