- Поговори еще немного, останешься без еды. На вот, осторожно только, не рассыпь. Здесь лук, краюха хлеба, бутылка чачи, немного варёного лоби. На завтра вам хватит, а потом что-нибудь придумаем. Значит, после полуночи, как договорились.
Томас поднялся.
- Милая моя сестрица, как мне хочется поцеловать тебя!
- Постарайся без этого обойтись, ты же знаешь, кроме Карапета, никого для меня не существует, хотя он, дурак, постоянно ревнует меня к солдатам и казакам.
- Ну, в щечку, кафанка.
Томас наклонился и прикоснулся горячими сухими губами к лицу Айкануш; он ощутил пух на ее верхней губе, запах домашнего очага, теплое дыхание зрелой женщины.
- Ступай, мальчик, ступай, - сказала она растроганно, - уже скоро светать начнет.
Аллахверди не спал, он ожидал Томаса у входа в их убежище, по самые глаза закутавшись в бурку.
- Ну, что? - спросил он.
- С ног валюсь, спать хочу, - сказал Томас. -Там сказали, утро вечера мудренее.
Он наощупь добрался до своего места, повалился на бурку и уснул младенческим сном.
Глава шестая
Рябова убили, когда он, после осмотра тюремных камер, возвращался к себе во флигель. Какой-то подросток, перемахнув через каменную ограду, внезапно очутился перед комендантом и нанес ему в живот два удара ножом. Умирая, Рябов дико ругался, и в его словах не было ни раскаяния, ни страха перед близкой смертью, одна только злость, да такая ярая, что священник, повидавший многое на своем веку, ужаснулся.
Подростка, ожесточенно отбивающегося, связали по рукам и ногам и бросили в подвал того же флигеля, где Рябов измывался над особенно "полюбившимися" ему заключенными. Через полчаса к тюрьме подкатил Зубов, внимательно выслушал подробности убийства и спустился в подвал посмотреть на юного преступника. Тот лежал в углу, на левом боку, лица не было видно, но полковник заметил, или даже скорее почувствовал, какой ненавистью сверкают глаза мальчишки.
"Всех нас перережут здесь, - подумал он. - Впрочем, Рябов того стоил".
Вероятно, нелюбовь к Рябову остудила его, и он, против обыкновения, пальцем не тронул арестованного. Распорядившись, чтобы мальчишку ни в коем случае не развязывали, Зубов направился к дому наместника на доклад. Мысли его были невеселыми. Стычка с туземцами принимала серьезный оборот, русских, особенно офицерство, население ненавидело, где-то там, в горах, маячил грозный призрак Гачага Наби, и, если слухи о его силе были даже преувеличены, то все равно открытая война с этим разбойником не сулила ничего хорошего. Впрочем, и без него было тошно. Жалованья и тех скудных денег, что присылала ему двоюродная сестра, не хватало; Ямпольская ему надоела до смерти, но денег на карты и на шампанское занимать больше неоткуда. Подать в отставку, чтобы спиться и опуститься возле какой-нибудь толстозадой Акулины у себя в Рязановке, Зубов не хотел; генеральского чина ему в ближайшее время не светило. Попросить эскадрон, двинуться в Зангезур и изрубить этих бунтовщиков к чертовой матери. Но Зубов знал, что эскадрона он не попросит, и вообще теперь его уже не выкуришь с холостяцкой квартиры, и от этого было еще поганее на душе.
Адъютант министра, который объяснил ему, что в кабинет наместника не велено никого впускать, какие бы важные обстоятельства не случились, уже поэтому показался милым юношей. Он угостил Зубова какой-то диковинной папироской и посочувствовал полковнику и вообще офицерству, служившему на Кавказе.
- Я несколько дней здесь, - сказал он, - а уже от тоски помираю. А куда вы ездите, если хорошенькие девочки нужны?
- В Петербург, - отшутился Зубов, вспомнив тощие ключицы
Ямпольской.
- А что, правда ли кавказские женщины в любви горячи? - продолжал он, явно преувеличивая свой интерес к подобным вопросам.
- Скорее горячи их мужья и женихи, - сказал Зубов. - Одолжите мне денег, адъютант, - неожиданно для самого себя брякнул он. - Вышлю сразу же!
"Славный малый, - думал он, выходя минут через пятнадцать из дома наместника. - Сейчас заберу барона с Людмилой и покатим на Куру - пить шампанское. И ну их всех к черту - и бунтовщиков, и министров, и наместников...
