- Балла, какие мы беки? - говорили запросто, доверительно, в кругу своих сельчан, всю жизнь проходивших в отрепьях. - Разве мы все не дети одного края, одних предков? Ну, кто-то из нас взял и записал себя беком перед властями, другой не захотел и называется подданным. Ну и что? Тот, кто был пожаднее и порасторопнее, воткнул колья по краям участка и объявил поля и леса своим владением. Другой - поленился. Ну и что? Один платит оброк беку, другой налог государю. Ну и что? Разве не живем мы все на одной и той же земле? Разве не пьем одну и ту же воду? Разве не дышим одним и тем же воздухом? Не едим хлеб, выросший на одном поле? Вы - нас кормите, мы - царских казаков и чиновников. Ну и что?
- Нет, было! - признавались некоторые. - И среди нас были загордившиеся, забывшие о своем родстве, нос воротящие от своих двоюродных братьев. Было. Но теперь и они поняли. Теперь ясно, как день, что все мы - одна семья, в которой нет места вражде. Так будет всегда отныне! А кто скажет завтра: "Я бек! Я хан!" - тому глаз вон.
Ну, как тут не появиться новым дастанам, прославляющим кинжал Гачага Наби? Раньше ружье Гачага славили, теперь только о кинжале шла речь. Говорили, что когда он пристегнут к поясу владельца, то того не берут ни сталь, ни свинец. Более того, рассказывали, что это голубого огня лезвие из дагестанских гор оберегает доброго мусульманина от сглаза и заговора...
Такие вот шли толки. Интересно заметить, что в эти дни кладбища пустовали и кладбищенские нищие лишились подаяния - никто не хотел умирать, пока не досмотрит до конца, чем же эти необыкновенные события завершатся. Впрочем, находились и сомневающиеся.
- Э-э-э, это все мыльные пузыри, - говорили они. - В Зангезуре любят раздувать пустяки. Кинжал, даже самый замечательный - это только кинжал. Им можно, конечно, зарезать казака. Пусть даже десять. Но стоит царю в столице повести правым усом - и тотчас же сюда их хлынет столько, что на дорогах места не останется. И не только арбе - ишаку не пробраться. Наедут сюда усатые и безусые, бородачи и безбородые, но каждый с пикой и шашкой. Тогда вы увидите, как быстро все болтуны прикусят языки! Какими робкими барашками, ягнятами будут блеять те, кто сегодня отказывается нести подати беку! Принесут сами, и не беку, а приказчику, и будут стоять, понурив головы, ждать, пока приказчик захочет поднять на них взгляд! И жены их с кувшинами отправятся к роднику, чтобы натаскать воды, согреть ее и мыть ноги своей госпожи, которую вчера звали сестричкой и норовили сесть поближе к ней за родственным столом. Да, они будут мыть ноги дебелым хозяйкам, спины им тереть, накладывать сурьму на ресницы и брови, в постель укладывать перед приходом мужа, да еще приговаривать, что только такому маралу, такой газели место рядом с беком... И плясать будут перед этой постелью, если хозяин или хозяйка того пожелают...
Все это не могло не порождать жарких споров, но чем дальше, тем чаще сторонники Гачага Наби в перебранках и схватках одерживали победы над сомневающимися. Тем более, что черный гроб с телом офицера, убитого Гачагом, все еще стоял в церкви. Каждый день кругами расходились свидетельства очевидцев, что снова над гробом пели монахи, что до сих пор стоят вокруг в почетном карауле солдаты, воздавая раздувшемуся от гниения покойнику воинские почести... Сколько же это может продолжаться? Так или иначе - но все ждали погребения.
Глава пятьдесят девятая
Многим пришлось по душе, что ненавистного соглядатая отправили на тот свет. Но два человека особенно ликовали. Два совсем разных человека - Карапет и уездный начальник Белобородое. Причины для радости у них, конечно, были совсем разными.
Карапет радовался тому, что над ним больше не нависает грозная тень закона, которому ежедневно грозил его выдать офицер.
"Вай, что за жизнь,- жаловался Карапет жене, - сюда идешь - он, туда - он, повернешься - опять он! Слушай, когда арбуз резал, мне казалось, что и оттуда он выглянет, посмотрит, что я не так делаю... Слава богу, избавили нас от этой напасти!"
И Карапет с Айкануш, обменявшись радостными взглядами, принимались беспричинно хохотать.
