— Да. Чересчур.
— Так вот, она наклоняя-я-яется, приседааает, ну, ты можешь себе представить, как женщина с такой фигурой приседааает, а потом тырит один ботинок, кладет его в сумочку, такой вроде как саквояжик, и пугливо крадучись, спускается в холл. Мы за ней.
— Она нас не заметила.
— Да. Мы парни видные, но попрятались. Но потом мы вылезли и пошли в «Симпсон»…
— …насладиться английской кухней…
— … если такая есть…
— И она была там…
— …не кухня.
— И кухня тоже…
— …а эта испанка.
— Она была не одна, а с каким-то лысым чудаком с моноклем.
— Мы решили, что он немец, потому что пузатый.
— Хотя для немца он слишком тихо разговаривал.
— Зырим, а она ему этот ботинок аккуратненько под столом в руки сует.
— Типо как нычком.
— Потому что вообще это поступок заметный, нерядовой, можно сказать.
— Прикинь, такая динамитная девица, да еще этот ботинок, да еще такого цвета.
— И с толстенным американским каблуком еще и.
— Ну мы понимаем, ключ от номера…
— Или даже туфельку… но ботинок…
— А чудак под столом руками повертел, долго он это делал, и она ему помогала, и они достали крохотный рулончик. А на нем вроде как значки, карлючки.
— Из каблука, наверно.
— Да, из американского.
— Мы поняли, что они оба шпионы. Наверно, немецкие. Получили шифрованное сообщение. О состоянии английских войск, не иначе.
— Чертежи новой подводной лодки, прикинь, да.
— Но полицию вызывать не хотелось, нет у нас доверия к полиции.
— В смысле, они нас все знают. И не с лучшей стороны.
— С твоей, — вставил Юстас.
— А в подводных лодках они ведь шарят не больше нашего, — сказал Алекс, оставив этот братский выпад без внимания.
— И вообще что они там понимают, в этой полиции? Только и могут, что говорить «Хо!», когда мы сами уже просекли, что «Хо!»
— И мы просто пошли посмотреть, что там этот тип, который за дверью.
— Владелец ботинок.
— Зырим, а там уже другие ботинки выставлены. Черные, такие растоптанные.
— Когда он их только успел растоптать!
— Ну, мы думаем, ах ты шпионская морда, ну ты и дурень, ну ты и влип, мы тебе покажем. Взяли этот ботинок, и вот мы здесь.
— Он там с ума сойдет, когда увидит, что почему-то второго ботинка снова нет.
— Рамсы попутает.
— Да его в желтенький домичек заберут после этого. Сначала новые ботинки, он их выставил специально, чтобы передать шифровку, потому такой толстый каблук, а теперь старые, он просто хотел, чтобы их, прикинь, ваксой помазали. А тут вдруг бац — и такой необъяснимый поворот.
— Коллизия.
— Вот именно. Или коллизей?
— Нет, коллизия.
— Точно?
— Да сто пудов!
— А не коллизей?
— Нет. Коллизия. Она.
— Как ты можешь так уверенно утверждать, что она? Под хвост, что ли, заглядывал?
— Кому?
— Ну, ему. Этому. Которое коллизистое.
— Какой еще хвост? У кого хвост?
— У коллизии. Как у колли. Пушистый такой. И она им помахивает туда-сюда, туда-сюда…
— А че, нормально должно быть.
— Не то слово! Просто-таки красиво…
— Эй, юноши бледные, — вклинился я. — Хватит уже про хвост.
— Кто прохвост? — автоматически вскинулся Алекс, но Юстас его сзади дернул за пиджак, мол, брат, не заводись.
— Я не понял, — продолжил я, — зачем вы ботинок слямзили. Так что давайте сосредоточимся на этом.
— А ему ж перед своим шпионским начальством отчитаться придется, — сказал Юстас. — И тут ему и кранты.
— Потому что он не сможет объяснить, что это было, но по всем статьям явка попалена, и ситуация вышла из-под контроля. Так что ему прикажут, чтобы он отравился, — дополнил Алекс.
— Или убил себя об стену.
— Самоликвидировался.
— Огурцом застрелился. Соленым.
— Пикантным.
— Типичная партизанская война.
— А к чему ты вообще спросил-то, Берти?
— Что именно? — спросил я.
— Про ботинок.
В этот момент в дверь кто-то нервно позвонил, и уже через минуту в гостиной образовался красный, взъерошенный, как южный помидор, но одетый во все английское Генри Баскервиль с выглядывающим из пояса кусочком рубашки, а из-за спины — Шимсом. Впрочем, Шимс тотчас исчез, а Генри с выглядывающим кусочком рубашки наоборот приблизились. Гордый потомок Баскервилей, очевидно, только что выбрал костюм, и был похож на нервного и впечатлительного боксера, самостоятельно заполнившего налоговую декларацию. Его небольшая, но тренированная десница протянулась мимо моего уха к настенной полке и взяла с нее стоявший там ботинок. Ботинок тоже проследовал мимо моего уха, уплыл из поля зрения, и настала одна из тех мужественных пауз, которые Шимс называет… брюхатыми? пузатыми?… ага, вспомнил, чреватыми. То есть наставшая пауза была в высшей степени мужественной и при этом не просто чреватой, а буквально на сносях. То есть пауза на миллион долларов — вроде бы именно столько полагается родившему мужчине, если я ничего не путаю. Но зато в ее значении было невозможно ошибиться — Генри обнаружил свой ботинок. Сейчас спросит, откуда тот здесь взялся. А он и без того выглядел взвинченным, и что-то же его сюда пригнало. Ну, в смысле, Генри. Не ботинок. А кто сделал вид, что подумал, будто взвинченным может ботинок, тот, значит, нарочно корчит из себя идиота, и это не тонко, потому что ведь шито белыми нитками.
