Слегка стукнув себя по лбу — стареешь, брат! — он снял телефонную трубку, вызвал к подъезду полицейский автомобиль фирмы «Адлер» и приказал отвезти себя на Васильевский остров — точнее, на юридический факультет Санкт-Петербургского императорского университета.
Когда-то, лет тридцать назад, молодой судебный следователь Макар Александрович Гурский познакомился в поезде с профессором права Анатолием Фёдоровичем Слонимом — они возвращались из Москвы в одном купе. Однако их многолетние приятельские отношения носили несколько странный характер — за всё это время они ещё ни разу не встретились просто так, но всегда по какому-нибудь конкретному поводу. То Гурскому требовалась консультация, то Слоним обращался к нему с какой-нибудь просьбой. При этом столь явная утилитарность их знакомства нисколько не мешала им относиться друг к другу с совершенно искренней симпатией.
Наблюдая из окна автомобиля за тем, как его шофёр обгоняет извозчика, Макар Александрович невесело вздохнул. Сколько всего изменилось за это время и как же быстро продолжает изменяться! Во время их знакомства со Слонимом никаких автомобилей или телефонов ещё и в помине не было, да и преступления, как сейчас почему-то кажется, совершались «помягче» и «пореже»...
Несмотря на то что профессору было уже далеко за семьдесят, он отличался отменной бодростью и статностью, поскольку, по его собственным словам, регулярно делал гимнастику. Другое дело, что никакая гимнастика не смогла спасти его голову от полного облысения, а знаменитую шкиперскую бородку — от поседения. Зато взгляд чёрных глаз оставался но прежнему внимательным и, как и прежде, легко вспыхивал искорками юмора.
— Я прекрасно помню тот знаменитый процесс, о котором вы изволите спрашивать, дорогой Макар Александрович, — заявил он, дружески поприветствовав следователя. — Только там фигурировал не учёный, а художник. Если располагаете временем, то я расскажу поподробнее.
— Сделайте одолжение, Анатолий Фёдорович, за тем и приехал.
— Всё началось с того, что в конце восьмидесятых годов в разных городах Германии с большим успехом демонстрировалась картина одного почтенного семидесятилетнего художника по фамилии Греф, названная им «Сказка». На этом примечательном полотне была изображена болотистом прогалина в лесу, ярко освещённая солнцем. Посреди этой прогалины стоила обнажённая молодая девушка, устремившая восторженный взор в небо, причём с её тела спадал русалочий хвост. Типично, знаете ли, сентиментальная немецкая живопись. Однако семейство юной четырнадцатилетней девицы — некоей Берты Гаммерман, — содержавшее ярмарочный балаган, решило самым циничным образом нажиться на успехе картины и потребовало с художника отступного, пригрозив подать в суд за постыдные предложения, которые он якобы делал своей несовершеннолетней натурщице. Старый художник с негодованием выставил шантажистов за дверь, и тогда они воплотили свою угрозу в жизнь. Вам, Макар Александрович, должна быть известна одна особенность немецкого правосудия...
— Присяга даётся не до показаний, а после?
— Совершенно верно. Председатель суда спросил у Грефа и его натурщицы: имелись ли между ними интимные отношения, а когда оба ответили отрицательно, потребовал подтвердить это заявление под присягой. После того как это было сделано, в дело вступил прокурорский надзор, решивший, что присяга принесена ложно.
— Интересно, каким образом они это выяснили, — усмехнулся Гурский.
— Сие мне неизвестно, однако дальше события стали набирать скандальный оборот. Оказалась, что юная особа, в своё время сама предложившая себя в качестве натурщицы, уже тогда состояла на учёте полиции как проститутка. Старик Греф прекрасно это знал и по мере сил пытался убедить падшую девушку сойти со стези порока. Он оплачивал учителей и устроил её в театральную школу, после окончания которой сумел добиться того, что Берту приняли в местную драматическую труппу. Впрочем, девица оказалась настолько развращена, что вскоре бросила это поприще и перешла на содержание богатого офицера.
— Не в коня корм, — прокомментировал следователь.
