На этот раз Митяй не поскупился, взял стакан водки и мне. Мы выпили ее без закуски. В первом же доме, у бояр Морозовых, отыскали воеводу. Он спал на сеновале, потому что из дома хозяева его за дебош выперли. Мы легко привели его в чувство, сказав, что пора ехать. Надо отдать должное Василию Афанасьевичу – хмель с него слетел сразу. Он спросил только: ушел ли отряд? Митяй сказал, что ушел. После чего Асташев совсем успокоился и стал мурлыкать себе под нос какую-то не знакомую мне песню на непонятном языке.
* * *
За пивом, ца-ца,
Когда муж ушел за пивом.
Студент жену целовал и ласкал, ца-ца,
Когда муж ушел за пивом…
Эта дебильная песенка, которую напевал хозяин дома, окончательно разбудила школьного учителя. К своему огромному удивлению он обнаружил себя лежащим на надувном матраце посередине просторной кухни Аксаковых. Андрей уже сидел за столом, потягивал «Хенекен» из запотевшей бутылки и мурлыкал этот уродский мотивчик.
– Ага, ученый человек проснулся, – обрадовался Аксаков. – Ну и как вам, сударь, Московская Тартария? Пьют черти, как мы. А может, и больше! «Ну что, по пиву, и оформим сделку! Какое пиво, Фауст, ты предпочитаешь?..»
Киреев кое-как сел. Как же он вчера позволил себя так напоить?! «Он, точно, похож на Мефистофеля», – подумал о друге Владимир.
А все из‑за этой дурацкой Тартарии. Да пусть она катится ко всем чертям, в тартарары! Напишу диссертацию, как хочет Могилевский, защищусь. И уеду – либо в Питер к матушке, либо в Москву. Только бы подальше от этого чертова дома, от этих искусителей Аксаковых.
– Мальчишки! – послышался из прихожей певучий голос Марины. – Сауна готова.
А следом появилась и сама хозяйка. Как всегда, свежая, румяная, радушная и такая желанная.
– Хватит пьянствовать и дрыхнуть, алкоголики и тунеядцы. Так все воскресенье прогудите, а завтра – на работу, – она забрала из мужниной ладони недопитую бутылку пива и выбросила ее в мусорное ведро, а затем командирским голосом объявила: – В парилку – шагом марш. И сидеть там два часа. Иногда можно выскакивать в ледяной бассейн. Запой, мои дорогие, отменяется.
Учитель тут же вскочил с матраца, благо, брюк перед сном он не снял. Андрей же сделал кислую мину, но все же, как послушный телок, поплелся за женой, словно на заклание.
– Ах, хорошо! Ну-ка, поддай еще парку! И веничком! Да посильней! Еще! Со всей силы! Ух! – дальше Аксаков использовал в основном междометия для выражения полноты чувств, распирающих его распаренное тело.
Наконец и он упарился. Встал с полка, весь в березовых листьях, и вовремя поддержал товарища, который чуть не завалился на каменку. Перестарался, бедняга.
Потом они синхронно нырнули в бассейн. Холодная вода обожгла, но минуту-другую они еще плескались, затем кожа пошла пупырышками, и их начал пробирать озноб. Андрей первым взобрался наверх по хромированной лестнице и помог вылезти другу.
Еще раз зашли в парилку. Но уже для сугреву. Поддавать жару не стали. А просто сидели, расслабленные, и тащились.
Первым тихий кайф нарушил хозяин.
– Ну и как тебе Тартария? – спросил он учителя истории.
– Бред собачий! – ответил Киреев. – «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».
– Чехова цитируешь? «Письмо к ученому соседу», кажется? – спросил Андрей.
Владимир не ответил. Тогда хозяин продолжил.
Лекция господина Аксакова по российской истории № 2
– Я бы не стал столь категорично и невежественно, подобно чеховскому персонажу, рубить с плеча. Он ведь тоже доказывал, что люди не могли произойти от обезьян, потому что иначе бы у них был хвост и дикий голос. Давай размышлять более логично, как подобает людям третьего тысячелетия. В каком году Иоганн Гутенберг изобрел печатный станок? Правильно, в 1440, в Страсбурге. У тебя прекрасная, можно сказать, энциклопедическая память. Профессор Могилевский может по праву гордиться таким учеником. Ну а на Руси первопечатник Иван Федоров нечто подобное воспроизвел с опозданием на полвека. Вот всегда так! Отстаем от Запада вроде бы на чуть-чуть, но оказывается, что навсегда. А теперь давай, коллега, просто представим себе, что творилось в подлунном мире, до того как люди научились тиражировать в достаточно массовом порядке свои мысли, произведения, летопись… Допустим, ты – владыка (король, царь, князь, папа римский), а я – твой летописец. Волею судьбы ты сейчас оказался на коне, народы пред тобой трепещут, тебе поют хвалебные песни. Но ты знаешь, что так было не всегда, твой род не такой старинный и великий, как бы тебе этого хотелось, более того, совсем недавно твои предки ходили если не в рабах, то в вассалах другой державы, которая сейчас переживает не лучшие времена. Что бы ты сделал? Я думаю, что вызвал бы меня, своего летописца, и поставил бы передо мной следующую задачу. Всю летопись переписать. Все, что может бросить хоть малейшую тень на твой славный род или твою великую церковь, из летописи выкинуть. А вот врагов твоих, некогда великих и опасных, опустить ниже уровня городской канализации, чтобы и пикнуть не смели, и носа оттуда не высовывали. А то, не дай Бог, взыграет у них забытая доблесть, и намоют они тебе в очередной раз шею. А чтобы стимул у меня, летописца, был, можно мне и деньжат подкинуть, а заупрямлюсь, так у тебя и палач всегда наготове.
