— Ну, куда теперь? Руби выглядела слишком смущенной, чтобы я мог чувствовать себя спокойной.
— Не помню, — пробормотала она, — я была здесь в последний раз, когда мне было семь. Я закатил глаза и первым делом потащил ее к выходу. Город (точнее, поселок) начинался в километре от здания вокзала, если его можно было так назвать: мраморная облицовка давно отсутствовала, барельефы на фасаде облупились и стерлись. А когда-то здесь, наверное, кипела жизнь.
— Вот, вот, вот этот дом! — обрадовалась Руби и тут же поспешно добавила, — наверное. Местные жители встречали нас настороженно, поглядывая из-за заборов, когда мы подошли к дому, в заборе которого даже не было калитки — она стояла, прислоненная к стене сарая. Руби постучала, и из-за двери высунулось добродушное круглое лицо в морщинах.
— Кто?
— Я…
— Рубиночек, малышка, ты? — лицо расплылось в улыбке, а дверь распахнулась шире, едва не сбив со ступеней меня. — Никак, с женихом? Нас пропустили в первую комнату, в которой встречали гостей. Я поставил чемодан, огляделся, пока Руби объясняла, зачем мы приехали.
Наврала, конечно. На всех горизонтальных поверхностях что-то цвело. Соцветия, бутоны, широкие зеленые листья, через все это приходилось пробираться, чтобы оказаться у стола, на котором, впрочем, тоже стояли горшки и кадки. Тетушка Руби была немолодой уже женщиной, с темными волосами, стянутыми в узел на затылке, очень улыбчивая и жизнерадостная.
Первое, что она сделала, это поставила перед нами чашки с чаем, и только после этого села напротив. Еда, как она сказала, уже разогревается.
— Ну? — поинтересовалась тетушка, внимательно и проницательно смотря то на племянницу, краснеющую под этим взглядом, то на меня. Я снова вынул из кармана, листок, развернул его и отдал. Тетя Руби изучала его всего пару секунд, после чего на удивление резко ответила:
— Такого цветка не существует.
13.
Мы прожили здесь уже больше недели. За это время я успел попрощаться с наследством, братом и мирной жизнью, но в город, с которым не было связи даже из столицы, новости приходили редко и плохо, и даже надвигающаяся война (о которой узнали только благодаря нам) не трогала сонного сельского оцепенения. Иногда мимо с гудением проносились паровозы, но они двигались с окраин в столицу и были под завязку набиты людьми. Из столицы движение прекратилось. Меня тревожила мысль о войне, но нигде ничего не грохотало, войска в город не врывались, так что я, не обремененный сведениями о наступлении, тоже быстро успокоился. А еще понял, что залогом моего спокойствия оказался травяной чай и большое количество растений.
Только и всего. Тетушка Руби забрала у меня листок и больше не отдала, заявив, что нет смысла искать то, чего не существует. Поспешно добавила, что то, чего никто никогда не видел, совершенно точно существовать не может, и тут же снова повеселела. А я больше этот вопрос не поднимал. Руби занималась чем-то своим, женским: примеров свои украшения на соседских девчонок, играла с ними, пледа косы, и не обременяла себя умственным напряжением. Ей казалось, что война прошла стороной, а если же не прошла, то разобраться с этой проблемой она предоставляла мне.
Я так и не понял, что горит в камине, и откуда такой приятный, немного пряный запах, но вызвался нарубить дров, хотя топор я держал в своей жизни столько же раз, сколько и револьвер: два. И оба раза это были музейные экспонаты — секира и чекан. Где-то на периферии сознания что-то загрохотало, но я даже не удивился, привыкнув за неделю к шуму паровозов. Всего они ходили раз в день, но сегодня почему-то раньше, еще даже не успело стемнеть. Я закинул топор на плечо и вышел во двор. По главной и единственной улице двигались люди. Молча и бесшумно, с серыми безжизненными лицами, волоча за собой кульки и детей. Следом так же молча следовали солдаты. Острые шипы на покатых касках сразу же выдали в них альгацких пехотинцев. И я не придумал ничего лучшего, чем метнуть топор, который держал в руке. Лезвие топора разрубило плечо солдату, который шел довольно далеко от того, в которого целил я, но все же, он упал. Идущий следом перешагнул через упавшего товарища и вскинул винтовку. Мне в грудь вонзилась яркаяи очень острая вспышка «дум-дума». Экспансивнаяпуля пробуривалась в грудную клетку, вырывая мясо, и я упал.
