— Сегодня утром без объявления войны Альгац напал на нас, сейчас спешно формируются войска, которые будут переправлены на фронта. Из тюремных заключенных сформируют батальон под мое командование и перебросят на восточный фронт, который выдерживает натиск наибольшей группировки армий противника. Ты, в свою очередь, сейчас встанешь, выйдешь под моим присмотром, пройдешь через ворота, сядешь на первый поезд, и больше никогда не появишься в Столице. Попадешь ты на фронт или нет, это уже не моя забота. Такова моя благодарность. Ну, как? Я судорожно кивнул, но тут же покачал головой.
— Что? — удивился фон Наран. — Хочешь остаться здесь?
— Нет, — поспешно уверил его я. — Просто мне очень нужно встретиться с доктором Грейсоном. Мне сказали, что его арестовали. Начальник тюрьмы побарабанил пальцами по столу, поглядел на часы, кивнул.
— Десять минут.
— Не больше! — радостно отозвался я. Ведь где десять, там и двадцать. Камера, в которой содержали доктора Грейсона, ни в какое сравнение не шло с той, где довелось переночевать мне. В ней был свет, более или менее удобное ложе, а главное, стол, на котором в беспорядке были разбросаны бумаги. Как я понял, оглядев все это, доктор был не в своем уме. Что неудивительно с такой женушкой.
— Доктор, — я тронул за плечо всклокоченного седого старика, и принялся быстро объяснять суть проблемы, поняв, что он обратил на меня свое рассеянное внимание. Я уложился в пять минут и уже думал о том, что меня сейчас огорошат ворохом терминов и названий лекарств, но доктор удивил меня и тут. Он схватил грифель, лист бумаги, на котором уже было что-то нарисовано, добавил пару штрихов, и протянул мне. Я взял бумагу, глянул на рисунок, свернул его и сунул в карман. И вовремя. Доктор прокаркал:
— Уведите его, — и фон Наран тут же потянул меня за плечо. Через десять минут я под его суровым взглядом пересекал тюремный дворик, чтобы выйти за ворота. А на рисунке доктора был изображен пышный, едва распустившийся цветок.
11.
— Так, пиши, — майор Саарт потер покрасневшие от недосыпа глаза и снова взглянул на Кшиштофа. — Дорогая Руби. Записал? Прости, что давно не писал. С тех пор, как меня повысили до майора, никак не находилось свободного от бумажной волокиты часа, чтобы сесть и все обстоятельно рассказать. Ну?
— Ну, ну, — согласно покивал Кшиштоф, водя автоматической ручкой по серому листу бумаги. Ранение в плечо не позволяло толком заниматься эпистолярными изысками, но это было лишним поводом хоть как-то объяснить почерк, вдруг ставший насколько отвратительным и корявым.
— После моего ранения (да, ты о нем не знала, никто не знал, я просил не сообщать семье, ты же помнишь, моя матушка по прежнему думает, будто я играю в столице на саксофоне) меня повысили и удостоили награды. Я…
— Удо… Куда?
— Удостоили. Я этим очень горжусь и готов и впредь служить Гтегеалану. Впрочем, я и так служу. Майор поднял глаза к потолку, изучая его пристальным взглядом, будто бы надеясь найти там подсказку — как лучше писать письмо своей невесте, которую в жизни своей не любил и не знал толком?
— Написать, что у вас бессонница? — незамутненно-просто поинтересовался Кшиштоф, поднимая руку в перчатке, на которой лежала еда для Ады. Птица, не задумываясь, хищно спикировала на ладонь.
— Я тебе на голову стул опущу, — пообещал Джок, морщась.
— Зачем?
— Тебе ничего не будет, а мне полегчает. Пиши дальше. Кшиштоф кивнул и снова уткнулся в письмо.
— С тех пор, как я получил твое последнее письмо, случилось многое. Пожалуй, настолько многое, что я не смогу уместить все в одном послании. Мне очень хотелось бы вернуться и рассказать тебе все лично. Так, ладно, Шиш, продолжай в том же духе, писать ничего не значащую ерунду, а мне пора. Джок поднялся, отодвинув стул, после чего направился к двери. Уже в коридоре его настиг голос:
— Майор?
— Что?
— А что у нас случилось-то за это время? Закатив глаза, майор поспешно сбежал. Навстречу ему протиснулся Киллрой. Поздоровался, подумал, догнал и пошел рядом.
— Майор?
— Что? — устало поинтересовался Джок.
— Какой у вас распорядок дня?
