По небу неторопливо ползли редкие белые облачка.
Уильям Моррисон был за рулём и как раз остановился на светофоре, пропуская пешеходов, когда раздался звонок мобильного телефона.
Новость, которую он услышал, его удивила, обрадовала и озадачила одновременно.
В Москве, в числе активистов леворадикальных экстремистских организаций, был дважды в течение месяца задержан милицией гражданин Нецветов Виталий Георгиевич, 1984 года рождения.
Это была достаточно редкая русская фамилия, а уж если говорить о полном соответствии фамилии, имени, отчества и возраста — совпадение исключалось.
Это был след семьи Георгия Нецветова.
Похоже, своенравная фортуна наконец повернулась к Моррисону лицом.
О российской леворадикальной оппозиции он практически ничего не знал. Не то что бы он упускал из вида эту часть российского общества — он просто никак с ней не соприкасался, и она не попадала в его поле зрения и лежала за пределами области его интересов.
За исключением, пожалуй, единственного случая, о котором вспомнил Моррисон в этот погожий осенний день, плавно трогаясь с места на зелёный сигнал светофора.
Это было вечером двадцать пятого марта девяносто девятого года. Или двадцать шестого? Нет, всё-таки двадцать пятого, в четверг.
Моррисон был в тот день в американском посольстве в Москве. Погасив свет и ничем не выдавая своего присутствия, он сидел один в кабинете на третьем этаже, откинувшись на спинку кресла, у тёмной шторы около окна, выходившего на Новинский бульвар.
Это было весьма рискованно. Внизу охрана посольства вместе с местной милицией с трудом сдерживали толпу молодёжи, протестовавшей против бомбардировок Югославии.
Война началась двадцать четвёртого, и в тот же день у ярко-жёлтых стен посольства США собралась толпа людей с камнями и пакетами с краской.
Все окна первого этажа были разбиты в первый же день. На втором и третьем уцелела лишь часть стёкол.
Посольство работало в чрезвычайном режиме.
Никого не заставляли в тот день находиться возле окна, тем более Уильяма Моррисона — гражданина Великобритании. Более того, ему настоятельно рекомендовали переместиться в более безопасное место. Но он отказался. Для него это был самый удобный наблюдательный пост.
Внизу, на тротуаре, подросток в чёрной кожанке, взобравшись на плечи товарища, с размаху швырнул камень.
— Получи, фашист, гранату! — выкрикнул Виталик, опираясь ногами на сильные Юркины плечи.
Описав дугу в звенящем воздухе, камень с силой ударился в стекло, брызнувшее мелкими осколками в лицо Уильяму.
Через секунду он понял, что глаза целы, а значит, ничего страшного не произошло, хотя самый крупный острый осколок рассёк ему бровь, а другие причинили множество мелких ссадин на лице и руках, и поэтому кажется, что так много крови.
Прижав к брови платок, он сохранил самообладание и ничем не выдал своего присутствия.
Однако шрам, хотя и слабо заметный, остался на всю жизнь.
Глава пятая. Три чёрных ветра, три острых вектора
Виталик решил всё-таки выполнить обещание, данное Любе ещё в августе, и принёс ей на ближайшее собрание диссертацию отца со всеми дополнительными материалами, схемами и графиками.
Девушка бережно взяла из его рук чёрный полиэтиленовый пакет.
— Спасибо, Виталик. Не беспокойся, верну в целости и сохранности. И ещё — можно тебя на минутку на улицу?
Они вышли из штаба на крыльцо.
— Мама сказала, что ты хочешь участвовать в сборе подписей за Квачкова? — спросила она приглушённым шёпотом.
— Да. А почему такая таинственность? Это же официальные выборы. И почему мы не можем собраться организованно?
— Потому что Маркин резко против. Я к нему подходила ещё две недели назад. Так что если участвуешь — собираемся в субботу в десять в центре зала метро «Щёлковская». Только так, чтобы Маркин не знал.
— Хорошо, — кивнул Виталик, — но я у него всё-таки спрошу, почему он возражает. Очень странно… Ладно, идём внутрь, собрание начинается.
…В конце своей речи Сергей, как обычно, спросил, есть ли у кого вопросы или дополнения.
Виталик поднял руку.
— Выступление. Две минуты.
Маркин кивнул, и Виталик широкими шагами вышел к председательскому столу.
