По мнению Трубникова, эти теории придумывались людьми, ищущими в них не столько объяснения происходящего, сколько оснований для надежды, которая как-то оправдала бы низкое соглашательство с бандитским, разнузданным следствием. Надо выиграть время, любой ценой выжить физически. А потом все уладится. Так потворствуют диким требованиям опасного сумасшедшего в надежде на его скорое обуздание.
Малодушие подсказывало большинству оптимистов, действительных или деланных, слишком свободное толкование принципа непротивления на допросах. Надо не только пережить безвременье, но и свести к минимуму оскорбительную следовательскую брань, угрозы, не говоря уже о побоях и карцерах. Пусть даже ценой самого унизительного соглашательства, даже свободы других людей, в том числе и близких. Все это временные меры, вынужденная тактика. Потом все уладится и будет понято.
Алексей Дмитриевич не строил никаких теорий. Точнее, его ум ученого, привыкший оперировать логическими категориями и точными данными, оказывался бессильным разобраться в хаосе противоречивых фактов и их бессмысленности. Но если он и раньше угадывал в политике репрессий чью-то твердую злую волю и чей-то последовательный, хотя и низкий, ум, то сейчас в их существовании Трубников более не сомневался. Вакханалия беззакония, несомненно, имеет своего разумного дирижера. И все его действия направлены на достижение какой-то темной и определенной цели.
Главный практический вывод из этого положения состоял в том, что всякая надежда на обратный ход событий является иллюзорной. Дирижер, несомненно, обладает громадной властью. Нет ни малейших оснований думать, что существуют силы, способные заставить его изменить проводимую в стране политику.
Значит, не должно быть места и для надежды, которая есть не что иное, как ощущение возможности, что желаемое совершится. Если же это ощущение заведомо ложно, то надежда не более как самообман слабых духом, извечная мать дураков. Прежняя догадка сменилась теперь положительным знанием, что выйти отсюда, спасти себя, даже ценой любых уступок ежовскому следствию — невозможно. Но можно думать, что при правильном поведении, дело ограничится потерей нескольких лет жизни, после которых все опять войдет в какую-то приемлемую колею.
Некоторые товарищи по камере говорили Трубникову, что как известный ученый он менее других должен опасаться не только своего физического уничтожения, но даже сколько-нибудь длительного отстранения от научной работы. Даже независимо от того, будет он выпущен на свободу или нет. Приводили как пример пресловутого профессора Рамзина с его партией. Ефремов оказался тогда едва ли не единственным известным Трубникову старым специалистом, избежавшим ареста и привлечения к делу контрреволюционной «Промышленной партии».
Тогда были арестованы почти все инженеры и ученые, работавшие в области техники и экономики. Все они признались в подготовке и совершении вредительских актов, имеющих целью расшатывание экономики молодого Советского государства. И все были осуждены, многие даже приговорены к расстрелу. Но затем, за исключением самого Рамзина и еще немногих главных руководителей Промпартии, их всех помиловали с возвращением гражданских прав и назначением на ответственные посты. Ибо, как было сказано в специальном постановлении Правительства, «Советское государство не мстит бывшим врагам, которые осознали свои преступления и выразили искреннее желание загладить их самоотверженным, честным трудом».
Со многими из амнистированных Трубников был знаком лично, постоянно сталкивался с ними по работе. Сам он не считал деликатным спрашивать бывших промпартий-цев, что, собственно, они тогда совершили или намеревались совершить. Но другие — чаще это были родные и близкие прощеных вредителей — пытались спрашивать. Однако эти попытки всякий раз наталкивались на яростный отказ отвечать и категорическое требование никогда больше к этому вопросу не возвращаться.
Прежде Алексей Дмитриевич почти не сомневался в реальном существовании Промпартии, хотя и не думал, чтобы она могла иметь тот размах и те масштабы, до которых ее раздули органы ГПУ и советская пресса. Но теперь, узнав повадки НКВД, он уже не верил в нее совсем. Однако кому и для чего надо было разыгрывать этот грандиозный спектакль?
