Белокриницкий не думал прежде, что окна, если их заслонить снаружи черными листами, так сильно напоминают мертвые глазницы, прикрытые непрозрачными накладками. Он видел однажды убитого током рабочего, на глаза которого его товарищи положили большие медные пятаки…
— Руки назад!
Рафаил Львович не понял сразу, что от него требуется, и вопросительно оглянулся.
— Руки на-за-а-ад! — злобно и нараспев, как опасному своей несообразительностью дураку, повторил энкавэдэшник. Схватив сзади кисти рук арестованного, он грубо свел их вместе, почти ударив одна о другую. — Шире шаг! — Рафаил Львович догадался, что «шире шаг» означает «иди быстрее!» Через несколько шагов последовала очередная команда: — Направо!
Белокриницкий свернул в узкий боковой проход. Проход оказался очень коротким — не более десятка шагов — и плавно изогнутым, наподобие запятой. Он выходил на лестничную площадку. Лестница была бы самой обыкновенной, такой же, как и во всяком другом современном доме добротной постройки, если бы ее пролеты не ограждали веревочные сетки. Они были натянуты по вертикали, над перилами лестницы, и горизонтально, на высоте каждого этажа. Горизонтальные сетки напоминали те, которые иногда натягивают над ареной цирка во время исполнения под куполом смертельных номеров.
Возникшее в первую минуту недоумение быстро сменилось пониманием, от которого к нарастающему чувству тревоги добавилось еще и ощущение жути. Оказывается, жизнь арестованных здесь нужно охранять от них самих! Той же цели служит, конечно, и войлочная кошма, которой обшиты квадратные каменные тумбы на поворотах лестницы. Их острые гранитные углы не должны соблазнять тех, кого ведут по этой лестнице, возможностью раскроить себе о них череп! Особенно силен, вероятно, такой соблазн для тех, кого ведут вниз…
— Вниз, шагом марш!
Так как это первый этаж, то внизу может быть только подвал. Точнее, полуподвал. Рафаил Львович заметил со двора, что самый нижний ряд тюремных окон уходит в ямы, тоже закрытые наклонными железными листами. Он представил спуск в тюремное подземелье, и чувство жути усилилось. Сознание, однако, продолжало оставаться ясным, а восприятие окружающего — даже более острым, чем обычно.
Внизу за поворотом лестницы лязгнула дверь, по-видимому, железная, а вслед за этим послышалось щелканье. Так щелкал пальцами, постоянно раздражая этим Рафаила Львовича, один из его сотрудников. Здесь подобное щелканье казалось еще более неуместным.
— Лицом к стене!
Арестованный опять проявил непонимание: к какой стене, и зачем? Но сопровождающий грубо схватил его за плечи и повернул к стене, едва не ткнув Рафаила Львовича в нее лицом. Белокриницкий, однако, успел заметить, что навстречу им снизу поднимается бледный и заросший человек с заложенными за спину руками. А пальцами щелкает сопровождающий его солдат. Вот оно что! Это сигнал предупреждения. Здесь заботятся, чтобы арестованные не видели друг друга. Когда заключенный и его конвоир скрылись за верхним поворотом лестницы, Рафаилу Львовичу было приказано продолжать спуск.
Дверь в полуподвал действительно оказалась железной. На звонок сопровождающего в ней открылось окошко, через которое выглянул человек в форменной фуражке. Белокриницкий успел заметить, что кнопка рядом с дверью почему-то того типа, который употребляется в шахтах, а лестница продолжается куда-то вниз. Неужели там тоже тюрьма?
Железная дверь открылась, и арестованный, подтолкнутый своим провожатым, вошел в помещение, очень похожее на заводскую раздевалку. Только шкафы были здесь большего размера и стояли не впритык, а на некотором расстоянии. Энкавэдэшник сунул привратнику записку и бегом повернул обратно.
Белокриницкий успел заметить, что он взлетел по лестнице, шагая через три ступеньки. Даже тяжесть большой беды не могла заглушить чувства — в сущности мелкого — обиды и злости на этого человека за его оскорбительную грубость. Опять за кем-то помчался, собака гончая! Рафаил Львович и думать не мог, как мало это мысленное ругательство, пришедшее ему в голову, отличается от прозвища «легавые», которым издавна обзывают работников оперативной службы уголовники.
