Несколько часов спустя галера вошла в оживленную гавань Каффы. Вообразим себе тесные ряды кораблей, поднимаемые на канатах тюки, торговцев-лоточников, продающих лепешки, жареные орехи и лимонад, рев ослов, горячую пыль, невольников и наемников, судовладельцев и ростовщиков. Вообразим также почтительно склонившегося перед Матгео провожатого в блестящей кирасе, посланного Консулом генуэзцев ему навстречу.
В те времена генуэзцы, оттеснив венецианцев, владели всей юго-восточной частью полуострова от Чембало до Воспоро. Они вели торговлю с половиной мира, а с другой половиной — враждовали за право торговать, и их стычки с венецианцами, некогда обретавшимися неподалеку, в Солдайе, случались даже чаще, чем совместные попойки во время непродолжительных перемирий. Зная все это, Матгео ожидал от Консула если не дружеского участия, то хотя бы сочувствия. Прося для своей маленькой общины пристанища и позволения основать собственную факторию, Матгео заметил между прочим, что уже отослал прошение дожу Генуи Томмазо Кампофрегосо (он положил на стол перевязанную трубочку гербовой бумаги), а также заручился согласием...
— Нет, — дернувшись в кресле, вдруг воскликнул Консул, до этого момента внимательно слушавший гостя, — это никуда не годится!
Он повернулся к двери (а встреча проходила на прохладной мраморной террасе небольшого замка, служившего вместе хранилищем казны и жилищем самого Консула) и протяжно позвал тонким голосом:
— Жиаванни!
Консул был тщедушным человеком лет сорока, с настороженными, близко посаженными глазами, по-женски длинными рыжеватыми волосами и кривыми пальцами в перстнях. Наемному портретисту пришлось бы основательно потрудиться, чтобы изобразить его мужественным и мудрым правителем и при этом сохранить сходство с невзрачным оригиналом.
— Жиаванни! — повторил Консул свой зов, на этот раз с визгливыми нотками в голосе.
Дверь на террасу тут же отворилась. Из проема, откинув тяжелую портьеру, вышел смуглый юноша, почти мальчик, в коротком красном плаще, не скрывавшем кожаных ножен и костяной рукояти стилета.
Консул посмотрел поверх его головы и с напускной строгостью сказал:
— Я же приказал принести вина и фруктов. Лучшего вина и лучших фруктов. Живо! И лед не забудь... Простите, я перебил вас. — Консул взглянул на гостя с любезной улыбкой, но тотчас отвел глаза. — Этим лодырям всегда приходится говорить дважды. Итак, речь шла о торговле...
— Да, с вашего позволения, — продолжил Маттео. — Соль, мех, воск, пенька, кожи. Коротко говоря, северные товары. Сиятельный Дож Генуи...
— Я уже три года не был в Генуе, — быстро вставил Консул и откинулся в своем широком кресле на расшитую радужным бисером подушку.
Маттео удивленно воззрился на него, и тот покивал головой, сожалея и подтверждая эту печальную истину. Пряди его длинных волос были схвачены тонкими золотыми кольцами.
— Да, дорогой Маттео, представьте: три года. Мы здесь в некотором роде сами по себе. И, скажу вам откровенно, наше благополучие на этом пустынном берегу больше зависит от милости хана, чем от державной мощи и помощи нашего славного Дожа.
Тем временем вошли слуги: другой юноша, веснушчатый, с заячьей губой, и хромой ветеран без двух пальцев на правой изувеченной руке. Они поставили на стол вазу с фруктами, свежими и сушеными, кувшин вина, цветные выдувные кубки и золотую чашку с перламутровыми кубиками
льда.
— В такую жару лично я пью только белое, — доверительно сообщил Консул, ревниво следя за тем, как слуги разливают вино. — Красное тяжелит и клонит в сон. И хотя Одон Клюнийский не советует пить белое, поскольку от него-де выпадают зубы (он усмехнулся, показав неполный ряд мелких желтых зубов), я позволяю себе эту маленькую ересь.„ Попробуйте, это местное. И бросьте пару кусков льда. Мы привозим его с гор, весной, такими, знаете, глыбами, и, представьте, он лежит у нас все лето в погребах.
— Муранское стекло, — сказал Маттео, оглядывая яркий кубок Он не спал всю прошлую ночь из-за пожара на одной из галер и теперь то и дело мысленно принуждал себя встряхнуться, чтобы не потерять напора в разговоре с увертливым генуэзцем.
