— Рад, что ты их одобряешь, — прошептал он.
Его руки ненадолго замерли возле ее груди, и, глубоко вздохнув, он стал касаться ее сосков самыми кончиками пальцев. Она почувствовала, как ее руки впиваются в его предплечья, ей хотелось, чтобы эти чудесные пальцы так и оставались на груди.
Но Дункан вместо этого осторожно снял и отбросил в сторону ее рубашку. С откровенностью, которая лишь сильнее возбуждала ее, он любовался ее телом.
Потом его руки, погладив ее плечи, опустились снова вниз, на живот. Шарлотта видела над собой темные пряди его волос, упрямый подбородок, и она погладила его по голове, коснулась мочек ушей и наконец провела рукой по подбородку.
Дункан тяжело дышал и опускался ниже, так что она могла касаться лишь его густых волос на макушке.
Его руки скользнули за поясок ее брюк, и крючок сам расстегнулся, освобождая ему дорогу. Он снова нашел ее губы.
Прерывистым хрипловатым голосом он сказал:
— Ты сейчас будешь моей, Шарлотта.
Нащупав молнию, он раскрыл ее и, проникнув внутрь, раздвинул ей бедра, ощущая ответное желание.
Но когда Дункан поднялся, чтобы раздеться, а Шарлотта стала снимать брюки, что-то случилось. Желание не прошло, оно было столь же сильным и настойчивым, но к нему добавилось и то, что имело отношение к чувствам.
Шарлотта смотрела, как Дункан сдирает с себя рубашку, и горло ей сдавил комок, а на глаза навернулись слезы. Чувствуя душевную боль, она понимала, что влюбилась в него. Она вдруг поняла это так же отчетливо, как и то, что он всего-навсего хочет, чтобы она принадлежала ему.
Она не чувствовала ни обиды, ни злости, ни растерянности. Она сразу поняла, что ей делать.
— Дункан, — сказала она спокойно. — Я не могу. Ты должен уйти.
Дункан держал в руках рубашку. У него была восхитительная грудь. Она не могла оторвать глаз от его мускулистых плечей.
— Ты не можешь — почему? Что случилось?
Он придвинулся к ней, но она отпрянула. Только бы он не коснулся ее, иначе она пропала. Нежность, которую она видела в его глазах, и без того была пыткой. Неужели она ошибается? Опустив голову, Шарлотта заметила, что ее грудь с каждым вздохом наливается, а соски розовеют и делаются твердыми. Дункан не верил, что она вдруг охладела к нему.
— Может, мы поговорим завтра? — сказала она. — Я уверена, что смогу объяснить…
— Плевать я хотел на твои объяснения! Ты думаешь, тебе позволено зазывать мужчину в постель, а затем давать ему коленом под зад как раз тогда, когда…
— Зазывать! — Шарлотта гневно взглянула на него, радуясь, что его слова разожгли в ней как раз именно те чувства, которых ей сейчас не хватало. — Это ты вломился ко мне!
Дункан сощурил глаза и вдруг заговорил очень сдержанно:
— А может, это я двинулся к постели? А кто извивался подо мной так…
— Прекрати! Прошу тебя, Дункан, уходи.
— Шарлотта, так не получится. Мы ведь оба этого хотим. — В доказательство своих слов он накрыл руками ее грудь. — Я слышу, как бьется твое сердце, дорогая, — пробормотал он, — давай не будем останавливаться.
С решительностью, которой она от себя не ожидала, Шарлотта, отпрянув, схватила простыню и быстро завернулась в нее.
— Ты не понимаешь, — сказала она, и голос ее дрогнул. — Я… В общем, Дункан, все это будет значить для меня куда больше, чем для тебя. — Она отвернулась. Наконец она все сказала. — Пожалуйста, уходи, — повторила она.
Дункан одним махом одолел последние шесть ступенек широкой винтовой лестницы и ворвался в гостиную. Подумав, что, должно быть, похож сейчас на сумасшедшего, он застыл в дверном проеме. Шарлотта взглянула на него и жизнерадостно улыбнулась. Она сидела за машинкой, обложившись бумагами, а за ухом у нее торчал карандаш. Вчерашнюю кофту от спортивного костюма она сменила на фланелевую рубашку, а брюки оставила те же, только добавила к ним видавшие виды шлепанцы.
— Доброе утро, — чинно произнесла она.
Дункан продолжал стоять нахмурившись.
— Ты хоть знаешь, который час? — спросил он.
— Скорее всего, около шести.
— Ты уже целый час на ногах.
— На меня нашло вдохновение, — ответила она, пожав плечами.
— В пять утра?
— Вообще-то в четыре, но так рано я все же решила не вставать.
