— А теперь, — закуривая вторую сигарету, проговорила она, — раз уж я заставила вас смотреть на мою фотографию, вы, по-видимому, захотите, чтобы я взглянула на те, что вы показывали старику. А не то обзовете меня ханжой.
— Я оставил те фотографии в гостинице, — сказал Клем, — я не ношу их с собой.
— Слава богу.
— Но если вы хотите фото за фото… — Вытащив из кармана брюк бумажник, он открыл его, отщелкнул хлястик с кнопкой и, выбрав один из слайдов, протянул его Лоуренсии. — Посмотрите на свет, — попросил он.
Она посмотрела.
— Видите? Ее зовут Одетта, ей десять лет.
Он рассказал ей, что знал о девочке. Как убийцы в Н***, разрубив ногу женщины, за которой она пряталась, ранили ее в голову. Как она долгие часы лежала в темноте и думала, что уже умерла, пока не услышала плач другой малышки и не побрела с ней в поисках воды, не зная, конечно, не поджидают ли еще в темноте люди с ножами. Он описал больницу Красного Креста, ряды узких кроватей, поразительное спокойствие, с каким она отвечала на вопросы Сильвермена, прежде чем усесться опять в тени дерева.
— Что же, она одна там?
— Вместе с другими сиротами.
— А мать и отец?
— Погибли. И братья тоже.
Лоренсия отдала слайд обратно. Пока он засовывал его обратно в бумажник, она встала и торопливо направилась к кафе. Через окно Клем видел, как открылась дверь туалета. «Сильно я расстроил ее?» — подумал он и решил, что, видимо, да, и что это было несложно и не совсем честно, и что эта уловка не доказывала ничего, кроме того, что ее сердце чувствительнее, чем его собственное.
Он отнес чашки в кафе и подождал ее у дверей туалета. Когда она вышла, они опять вернулись через фойе в сад. Днем окрестности музея выглядели просто ухоженными, нынче же, в короткий предзакатный час, глазу открывалось настоящее великолепие. Журчали фонтаны, на аккуратно подрезанных ветвях деревьев распевали птицы, и весь расплывающийся в мягкой дымке пейзаж был облит трепещущими лучами цвета расплавленной бронзы. Задумчиво, на расстоянии ладони друг от друга, они медленно шли по гравийной дорожке, на которой переплелись их тени. Клем сказал, что завтра улетает домой. Лоренсия кивнула.
— Закончили с нами? — спросила она.
— Я не знаю, что еще могу сделать.
— Когда придет время, — сказала она, — полиция его найдет.
— Рузиндану?
— Да, да.
— И его никто не спрячет?
— Нет.
— А молодой человек?
— Жан? — Она покачала головой, — Что вы будете делать в Англии? — спросила она.
— Работа найдется, — ответил он.
— Будете писать об этом?
— Я ведь не писатель.
— Вы — фотограф без фотоаппарата, — сказала она.
— Можно и так назвать.
Она улыбнулась:
— А как же вас можно по-другому назвать?
Она подбросила его до города в своей машине — стареньком «пежо», который вела мастерски. Эмиль, с ярким нотным ранцем за плечами, поджидал у дома учителя музыки. Когда машина остановилась, он вскарабкался на заднее сиденье. Обернувшись, Клем пожал ему руку.
— Доброе утро, — сказал мальчик по-английски.
— Добрый день, — ответил Клем.
— Они в школе учат, — объяснила Лоренсия, — вот ему и не терпится поупражняться.
— Давайте тогда говорить по-английски, — предложил Клем, — Я уверен, вы говорите хоть немного.
— Иначе бы я не смогла работать в офисе.
По-английски она звучала абсолютно по-другому, при звуке ее голоса Эмиль захлопал в ладоши от удовольствия.
— Мы — магазин! — закричал он.
— Пойдем в магазин, — поправила Лоренсия. — Да, надо купить продукты. Я высажу вас на улице у гостиницы.
— Я тоже могу пойти в магазин, — объявил Клем.
— В магазин?
— Я люблю, — сказал он, — люблю ходить в магазин.
Она засмеялась:
— Ого, мужчина, который любит ходить по магазинам!
— Можно?
— Как хотите, — сказала она, выруливая на дорогу.
Они отправились в местный гастроном. Сидящий в будке за дымчатым стеклом продавец объявлял специальные предложения. Эмиль толкал тележку. Клем проверял, как он знает названия продуктов, которые Лоренсия доставала с полки.
— А это что? — спрашивал он.
— Это — курица.
— А это?
— Это — яйцо!
Клем донес пакеты до машины. Они доехали до дома Лоренсии — солидного серого здания среди других серых каменных зданий.
