— Спасибо, — сказала она и допоздна сидела, глядя, как рассыпается искрами и сгорает в золу уголь; иногда она называла цвет огня. Медный, фиолетовый, зеленоватый. Багровый, яично-желтый. Пурпурный.
Когда пришло время спать, они опять читали путеводитель. Во вторник была поездка в Сорренто. В среду — Калабрия. В четверг они прибыли на северное побережье Сицилии. Ночью она спала по десять, иногда двенадцать часов, и еще устраивалась соснуть на пару часов после обеда. Трудно было поверить, что можно столько спать, но, видимо, ей это было необходимо. Наверное, это и был «обильный отдых», о котором говорила Лора, необходимый, чтобы улеглось колебание элементарного химического баланса и наступил поворот к выздоровлению.
Во время посещения больницы в пятницу Клема, вопреки его надежде, не пригласили в кабинет доктора Кроули. Пришлось посидеть с недужными местными жителями, листая помятые журналы. Он обратил внимание на то, что выходящие после приема пациенты стараются не встречаться глазами с ожидающими собратьями, словно пытаясь поскорее забыть недавнее вынужденное соседство и неприятный факт того, что, заболев, тело неизбежно становится предметом обозрения посторонних.
Клэр вышла, когда он перечитывал в дальнем конце приемной памятки о здоровом образе жизни.
— Ну что? — спросил он.
— Тяжко, — уронила она, но, когда позже, по дороге домой, она предложила помочь ему с обедом (может, по совету Кроули?), он понял, что «тяжко» здесь — не просто усталость и недуг, но еще и что-то нужное.
— Я нашел в огороде кустик шалфея, — сказал он, — Можно приготовить макароны с перцем, маслом и листьями шалфея. Хочешь?
— Да, — сказала она. — Я проголодалась.
Придя домой, она прилегла отдохнуть в спальне, потом спустилась вниз и начала хлопотать на кухне.
— Джейн была мной довольна, — сказала она, раздавливая рукояткой ножа чесночную дольку.
— Джейн?
— Ее так зовут. Джейн Кроули.
— Она права.
— Ты правда так думаешь?
— Конечно.
— Ты думаешь, что я сильно поправилась, но ты не видел меня вначале. Какая я тогда была.
— Угу.
— Тогда со мной была только Фиона. Тебе она не нравится, но она единственная помогла мне тогда.
— Я ей очень благодарен за это.
— У тебя тогда была работа.
— Работа, да.
— Я сказала Джейн, что ты купил глазные капли.
— А она что?
— А что она должна была?
Он пожал плечами.
— Ну, может, похвалила и меня тоже.
За ужином он упомянул Фрэнки и Рэя.
— В следующую пятницу они опять приедут, — сказал он.
— Я знаю.
— Я сказал, что съезжу с Рэем в Бат в субботу, после того, как они сходят к священнику. Помогу ему выбрать свадебный костюм. А ты, может, с Фрэнки побудешь?
— Вы так договорились? — спросила она.
— Вы можете съездить куда-нибудь женской компанией, — предложил он.
— В Бат?
— В Бат или Фромм. Фрэнки спрашивала, не хочешь ли ты сходить в парикмахерскую. Там есть одна, куда Лора ходит. «Донателло».
— Это Фрэнки предложила?
— Ты не хочешь постричься?
— Если ты думаешь, что стоит, я постригусь.
— Как хочешь, — сказал он. — Это не так важно.
Он опасался, что нарушил хрупкое вечернее настроение, но после ужина они, усевшись вдвоем у камина, слушали радио: кинообозрение, программу воскресных спортивных состязаний, потом комедийную викторину. Клэр прыснула, и звук ее смеха поразил их обоих. Этим вечером он, как и прежде, старался уберечь ее от новостей — тревожных событий в мрачном сопровождении комментариев и мнений. Одновременно он берег и себя, легко воображая материал, глухим эхом вторящий кровавой неразберихе, поучаствовать в которой приглашал его Тоби Роуз.
В субботу вечером из телефонной будки у почты Клем позвонил на остров. Отец был в Бервике. Клем оставил ему сообщение (надеясь, что собеседнику известно достаточно об их семье, чтобы понять и передать суть), осторожно намекнул на улучшение, но не скрывал необходимости быть начеку.
На следующее утро пришел Кеннет. Он помог Клему разжечь в глубине сада костер, туда полетели обрубленные сучья, обломки парника, десяток сваленных кем-то в кучу деревянных ящиков, старая гнилая дверь, плети вьюнка. К вечеру появилась Лора, и они пекли в горячей золе картошку, пили вино и вспоминали прошлое, которое казалось нынче таким беззаботным.
