В тот вечер ему особенно не хватало Джеймса. И дело даже не в том, что ему хотелось рассказать другу нечто особенное, просто он постоянно думал о Джеймсе и о том, как они тогда строили мост на пруду. Если бы Джеймс знал про тот несчастный случай, он бы наверняка придумал какой-нибудь выход, ведь тогда-то он сразу догадался насчет силы притяжения и малой грузоподъемности моста.
Байрон хорошо помнил свои ощущения, когда свалился с этого моста в пруд, но лучше всего он помнил краткий миг перед тем, как, потеряв равновесие, шлепнулся в холодную воду. Он испытал тогда настоящий шок. А потом ноги у него сразу засосало в толстый слой придонного ила, и хотя он знал, что пруд мелкий, все равно страшно испугался, что утонет, и стал бить по воде руками. Ноги засасывало все сильней, вода заливалась в уши, в рот, в нос. «Миссис Хеммингс! Миссис Хеммингс!» – кричал на берегу Джеймс. Сам он, похоже, оказался не в состоянии что-либо сделать. Только метался по берегу и хлопал руками, точно наседка крыльями. Наконец Байрон увидел, что к нему на помощь бежит мать. Она бежала так быстро, раскинув руки, что казалось, вот-вот споткнется и упадет. Она с разбегу влетела в воду, даже не сняв туфли, и тут же его вытащила. А потом повела мальчиков в дом, обнимая обоих за плечи, и, хотя Джеймс-то был совершенно сухой, закутала обоих в махровые полотенца. «Это я виноват, я!» – все повторял Джеймс, и тогда Дайана остановилась, взяла его за плечи и сказала, что ни в чем он не виноват, а наоборот – это он спас Байрона и может этим гордиться. Когда они пришли домой, она первым делом приготовила им крепкий сладкий чай с сэндвичами и все это принесла на лужайку, на солнышко, и Джеймс сказал, стуча зубами: «Какая же у тебя добрая мама! Какая же она добрая!»
Накрывшись простыней, Байрон развернул схему, которую нарисовал у отца в кабинете, и, светя себе фонариком, принялся ее изучать. Ведя пальцем по нарисованным им стрелкам, он добрался до красной отметины – того места, где «Ягуар» внезапно затормозил и остановился, – и сердце у него снова тревожно забилось. Он понимал, что совершенно прав насчет случившегося. В конце концов, он же видел все собственными глазами. Снизу, из кухни, доносилось хлопанье дверцы холодильника – это мать то открывала его, то закрывала, потом послышался знакомый звон кубиков льда, которые она вытряхнула из формы на сушилку, а чуть позже – звуки музыки. На этот раз мать поставила на проигрыватель такую печальную пластинку, что Байрон подумал: уж не плачет ли она? Он снова вспомнил ту девочку с Дигби-роуд, пытаясь понять, как же такая беда могла случиться с его матерью? Больше всего ему хотелось спуститься вниз и подойти к ней, но он не мог даже пошевелиться. Байрон говорил себе: «Еще минутку, и я встану и спущусь вниз», но проходила одна «минутка», потом еще и еще, а он по-прежнему лежал, затаившись, в своей постели. Рассказав Дайане о том, что она натворила, он чувствовал, что и сам стал соучастником преступления, что и он сам виноват в злополучном столкновении с велосипедом. Если бы он сумел промолчать, может быть, всей этой истории удалось бы как-то раствориться в глубинах времени, перейти в категорию небытия. Возможно, она так и осталась бы не совсем реальной.
Позже, когда Дайана тихонько приоткрыла дверь, впустив яркий луч света, от которого у Байрона сразу заболела голова, и шепотом спросила: «Байрон, ты что, до сих пор не спишь?» – он затаился, крепко зажмурившись, стараясь не шевелиться и дышать глубоко, как спящий. Он слышал, как мать, мягко ступая, прошуршала по ковру, вдохнул ее чудесный запах, потом дверь снова приоткрылась, мигнул свет, и в комнате стало темно.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она на следующее утро, очередное утро пятницы. Байрон чистил зубы в ванной и не заметил, как мать подошла и встала у него за спиной. Когда она коснулась его плеча своими легкими пальцами, он даже вздрогнул от неожиданности. Мать рассмеялась. Волосы золотистым облачком окутывали ее лицо, кожа была нежной, как мороженое.
– Ты не пришел сегодня утром, как всегда, чтобы дождаться звонка моего будильника. Мне тебя не хватало.
