Байрон с трудом сглотнул застрявший в горле комок. Никогда раньше Дайана не говорила с ним о своей матери. А ему так хотелось узнать хоть что-то из ее прошлого. И он осторожно спросил, очень надеясь, что его вопрос не заставит Дайану снова надолго умолкнуть.
– А твоя мама тоже любила вот так, не в доме устроиться?
Дайана засмеялась:
– Нет. Она всегда сидела дома. Долгие годы. И никогда никуда не ходила.
– Она что, была нездорова? – Байрон не был до конца уверен, что хотел спросить именно это, но чувствовал, что должен задать этот вопрос.
– Она была очень несчастна. Если ты это хотел узнать. Но такую цену всегда приходится платить.
– За что ее приходится платить?
Мать быстро на него посмотрела и снова окинула взглядом полукруг деревьев. Их ветви колыхал легкий ветерок, и листья шуршали, точно бегущая вода. Небо над головой было поистине первозданной голубизны.
– Такую цену приходится платить за ошибку, – сказала Дайана. – Око за око. Зуб за зуб. От судьбы не уйдешь. И так далее.
– Не понимаю. Почему око за око? Что за ошибку она совершила?
Мать закрыла глаза. Казалось, еще немного, и она соскользнет в сон.
– Я ее ошибка, – тихо сказала она и замерла. И так долго оставалась совершенно неподвижной, что Байрон был вынужден слегка ее подтолкнуть, чтобы проверить, не умерла ли она.
Ему хотелось задать матери множество вопросов. Ему хотелось понять, почему ее мать, его бабушка, всю жизнь просидела дома и что имела в виду Дайана, когда назвала себя ее ошибкой. Но она уже принялась что-то мурлыкать себе под нос – так, чтобы слышала только она и больше никто, – и выглядела теперь такой мирной и спокойной, что у Байрона не хватило духу беспокоить ее своими вопросами. Он съел несколько ее очаровательных миниатюрных сэндвичей и налил себе лимонада, который оказался настолько сладким, что у него заныли зубы.
У подножия холмов все еще виднелись островки красных маков, и казалось, будто земля кровоточит. Байрону совсем не хотелось так думать о маках, но теперь, когда он уже успел так о них подумать, воспринимать их как-то иначе не получалось.
– Я могла бы прямо здесь и спать. – Он удивился, услышав голос матери.
– По-моему, ты тут и спала только что.
– Нет, я могла бы принести сюда кровать, одеяло и спать под звездным небом.
– Ну, это не совсем безопасно, – сказал Байрон. – Вдруг до тебя лисы доберутся? Или змеи?
Дайана засмеялась:
– О, вряд ли они мной заинтересуются! Я им не нужна. – Она взяла один из своих сэндвичей и осторожно оторвала от хлеба корочку, подцепив ее большим и указательным пальцами. – Дело в том, что я вряд ли отношусь к числу, так сказать, домашних существ. Скорее уж птица вольная. И стены родного дома – не моя стихия. Возможно, как раз в этом вся моя беда.
Байрон смотрел на луг, покрытый колышущимися травами, среди которых мелькали розовые цветы лихниса, вика, копья желтого подмаренника, скабиозы и резные лепестки фиолетовой луговой герани. Под голубыми небесами пруд казался темно-зеленым и густым, как суп, из-за бархатистых плетей водорослей. Он заметил, что мать воткнула себе в волосы маленький розовый цветок, и перед ним вдруг возник иной ее образ – в облачении из луговых цветов. Но образ этот отнюдь не был пугающим. Он был прекрасен.
– И все-таки, – сказал он, – по-моему, не стоит рассказывать папе, если он позвонит, что тебе хочется спать не дома, а на лугу, под звездами.
– Да, возможно, ты прав. – Мать кивнула и вдруг, к его большому удивлению, подмигнула – словно они только что вместе задумали какую-то шутку или хранят какую-то тайну, известную только им двоим, вот только он понятия не имел, что это за тайна.
– В юности я спрашивала мать, – пропела Дайана на мотив известной песенки, немного перевирая слова, – кем же мне придется стать? Стану я знаменитой? Иль буду богата?..
Байрон незаметно встал с пуфика и потихоньку побрел назад, к дому. На каждом шагу из травы во все стороны так и разлетались кузнечики, треща, как шутихи. Через некоторое время он остановился и оглянулся: мать по-прежнему была там, у пруда. Над головой у нее кружилось облачко летних мушек.
