– Это непременно должно было случиться, – сказала как-то Дайана. – Такова моя судьба.
– И какова же твоя судьба?
В ответ она просто пожала плечами, словно это была тайна, которую Байрон по малости лет понять еще не мог.
– Тот несчастный случай просто ждал меня, – вздохнула она.
– Но, мама, это же просто случайность! – напомнил ей Байрон. – Просто ошибка.
Она усмехнулась тихонько – словно выдохнула. Потом сказала:
– Значит, именно к этой случайности я и шла всю жизнь с самого начала. Я столько лет потратила зря, пыталась все наладить как следует… но все эти годы ровным счетом ничего не значили. Можно бежать и бежать сколько угодно, от богов все равно не убежишь.
«Кто же они на самом деле такие, эти боги?» – хотелось спросить Байрону. Ведь мать никогда, насколько он помнил, религиозностью не отличалась. Он никогда не видел, чтобы она ходила в церковь, никогда не видел, чтобы она молилась. Однако она все чаще заговаривала об этих богах. А по вечерам стала зажигать маленькие свечки, которые ставила на подоконник. Он заметил также, что мать, случайно обронив грубое слово, поднимает голову и смотрит куда-то в пустоту над головой, словно прося у кого-то прощения.
– Как ни странно, но это принесло мне даже некоторое облегчение, – сказала она Байрону, когда они, сильно проголодавшись, зашли поесть в новую закусочную «Уимпи». Люси рисовала каких-то мумий в розовых платьях и потихоньку складывала в пепельницу кусочки огурца. К счастью, то, о чем говорили Дайана с Байроном, она пропускала мимо ушей.
– Что принесло тебе облегчение? – спросил Байрон.
– Да тот несчастный случай. Я столько лет боялась, что вот-вот все рухнет. И вот, наконец, этот страх исчез.
– Только, по-моему, все же не стоит говорить так, будто все кончено.
Дайана, зажав губами соломинку, пила свою воду со льдом и, лишь когда стакан опустел, сказала:
– Мы не знаем, что нам делать со своей печалью. Вот в чем проблема. Мы бы и хотели от нее избавиться, да не можем.
Усилия, которые Дайана тратила на то, чтобы оставаться такой женщиной, какой она так долго старалась быть, вызывали у нее чрезмерное напряжение. Остатки сил отнимали у нее разговоры с Сеймуром и Беверли. И когда их не было рядом, она казалась Байрону какой-то бестелесной, почти прозрачной. Таким беззащитным становится одуванчик, когда с него сдуешь семена и смотришь, как они разлетаются в разные стороны. Вот и Дайана потихоньку становилась столь же обнаженной, лишенной защитной оболочки; собственно, такой она и была на самом деле.
* * *
Сразу же после того разговора в закусочной «Уимпи» Дайана вытащила из гаража мебель своей матери. Увидев, как она тащит ее через лужайку и сад в сторону луга, Байрон решил, что она собирается ее сжечь, как сожгла в тот раз и свою одежду. И очень удивился, когда несколько часов спустя обнаружил мать на берегу пруда, уютно устроившуюся в кресле возле маленького столика, на котором лежали ее журналы. Она даже поставила рядом с креслом торшер с бахромчатым абажуром, хотя включить его, конечно, было некуда. В общем, получилась настоящая гостиная, где ковром служили полевые цветы, а стенами – ясени, полукругом стоявшие поодаль, их трепещущая листва и яркие ягоды бузины заменяли обои. Потолком же было безоблачное небо.
Заметив Байрона, Дайана помахала ему рукой и крикнула:
– Иди сюда!
Он подошел, глядя, как она расставляет на столике разноцветные стаканы и кувшин с чем-то похожим на лимонад. Она даже зубочистки с маленькими бумажными зонтиками с собой прихватила и теперь втыкала их в сэндвичи с огурцом. В общем, все было, как в прежние времена, если не считать того, что пикник мать устроила на лугу у пруда. – Если хочешь, присоединяйся, – весело предложила она и указала на низенький, обитый тканью пуфик, который горестно всхлипнул, когда Байрон на него плюхнулся.
– А что, Беверли и Джини сегодня не придут? – спросил он.
Дайана встала и внимательно огляделась. Казалось, она изучает растущие поблизости деревья.
– Сегодня, я думаю, нет. – Она снова уселась в кресло и откинула голову на спинку, а руки с растопыренными пальцами вытянула на подлокотниках так, словно только что накрасила ногти и теперь их нужно подсушить. – В этом кресле обычно сидела моя мать. Это было ее любимое кресло. Иногда она даже петь начинала. Она прекрасно пела, и голос у нее был чудесный.
